"Владимир Набоков. Со дна коробки" - читать интересную книгу автора

несчастной собаки.
Неподдельность ее горя поразила меня, потому что собаки у нас не было.
- Я знаю, - сказала она, - но я попыталась представить, что мы все же
купили того сеттера. Только подумай, как бы он теперь скулил за запертой
дверью.
И о покупке сеттера никогда разговоров никаких не велось.
И еще не хотелось бы мне позабыть кусок большой дороги и семью беженцев
(две женщины, ребенок), у которой умер в пути старик отец или дед. На небе в
беспорядке толпились черного и телесного цвета тучи, уродливый солнечный луч
бил из-за шапки холма, а покойник лежал на спине под рыжим платаном. Женщины
попытались руками и палкой вырыть при дороге могилу, но земля оказалась
слишком тверда, они отступились и сидели бок о бок среди малокровных маков,
чуть в стороне от трупа и его задранной вверх бороды. И только мальчик все
скреб и скоблил, и дергал траву, пока не отвалил плоского камня и не замер
на корточках, забыв о цели своих важных трудов; вытянув тонкую выразительную
шею, подставлявшую все позвонки палачу, он с удивленьем и упоением наблюдал
тысячи мелких, бурых, бурлящих муравьев, метавшихся в стороны,
разбегавшихся, мчавших к безопасным местам в Гар, в Од, в Дром, в Вар, в
Восточные Пиренеи, - мы с ней ненадолго остановились лишь в По.
Попасть в Испанию оказалось трудно, и мы решили отправиться в Ниццу. В
городке по имени Фожер (остановка десять минут) я вытиснулся из поезда,
чтобы купить еды. Когда через пару минут я вернулся, поезд ушел, а сварливый
старик, отвечающий за зиявшую передо мной жестокую пустоту (жаркое сияние
угольной пыли меж равнодушных голых рельс и одинокий кусок апельсиновой
кожуры), грубо заявил, что я вообще не имел права тут выходить.
В лучшем мире я добился бы, чтобы мою жену отыскали и объяснили бы ей,
как поступить (билеты и большая часть денег остались при мне), но в тех
обстоятельствах моя бредовая борьба с телефоном оказалась бесплодной, и я
оставил в покое стаю слабеньких голосков, облаивавших меня издалека, послал
две-три телеграммы, которые, вероятно, только сейчас и отправляются в путь,
и поздно вечером поехал местным поездом в Монпелье, дальше которого вряд ли
доплелся бы ее поезд. Там я ее не нашел, и пришлось выбирать между двух
вариантов: продолжать намеченный путь, поскольку она могла сесть на
марсельский поезд, к которому я едва-едва не поспел, или ехать назад, потому
что она могла вернуться в Фожер. Не помню уже, какие путанные рассуждения
привели меня в Марсель и в Ниццу.
Помимо таких рутинных действий, как препровождение ложных сведений в
некое количество малообещающих мест, полиция ничем мне помочь не смогла;
один полицейский наорал на меня за надоедливость, другой увернулся от дела,
усомнясь в подлинности моего брачного свидетельства, поскольку печать на нем
стояла с той стороны, какую он предпочел счесть для нее непригодной; третий,
жирный "комиссар" с водянисто-карими глазками, признался, что он, когда не
на службе, тоже пишет стихи. Я навещал различных моих знакомых из тех
многочисленных русских, что обитали в Ницце или замешкались на ее берегах. Я
слушал, как те из них, в чьих жилах оказалась еврейская кровь, рассказывают
о своих обреченных сородичах, вбиваемых в поезда, идущие в ад; и пока я
сидел в каком-нибудь битком набитом кафе, глядя на млечно-голубое море, а
из-за моей спины доносился, как из пустой раковины, шелест, снова и снова
повествующий о резне и разлуке, о сером рае за океаном, о повадках и
прихотях суровых консулов в собственном моем положении проступало по