"Владимир Набоков. Лик" - читать интересную книгу автора

который может плашмя упасть, если заденут. Трудно, трудно
сказать, было ли это все так, как представлял себе бедный Лик,
или же эти вполне безопасные, занятые собой люди оставляли его
в покое лишь потому, что он не искал их общества, и не
обращались к нему с разговором совершенно так же естественно,
как снюхавшиеся между собой пассажиры не обращаются к
иностранцу в углу, поглощенному книжкой,- и уж, разумеется,
никому это не может быть обидно. Но если даже и старался Лик в
редкие минуты бодрости убедить себя в ложности своих смутных
мук, они, эти муки, были слишком близки ему по воспоминаниям,
слишком часто повторялись при других обстоятельствах, чтобы
теперь он мог одолеть их с помощью рассудка. Одиночество, как
положение, исправлению доступно, но как состояние, это -
болезнь неизлечимая.
Роль свою он исполнял добросовестно и, по крайней мере, в
смысле произношения, удачнее, чем его предшественник, ибо Лик
по-французски говорил с русской оттяжкой, замедляя и смягчая
фразу, не донося ударения до ее конца и слишком бережно
отцеживая те брызги подсобных выражений, которые столь славно и
скоро слетают у француза с языка. Роль была так мала, так
незначительна, вопреки драматическому влиянию ее на игру прочих
лиц, что не стоило задумываться над нею,- а все же он
задумывался, особенно в начале турне,- и не столько из любви к
искусству, сколько потому, что ему казалась чем-то для него
лично унизительным парадоксальная разность между ничтожностью
самой роли и значительностью той сложной драмы, коей он был
прямой причиной. Но хотя он вскоре остыл к возможным
улучшениям, которые подсказывали ему и искусство, и самолюбие
(две вещи, часто совпадающие), он по-прежнему с таинственным
удовольствием выбегал на сцену, точно всякий раз ждал каких-то
особых наград, никак, конечно, не связанных с привычными
порциями обобщительных рукоплесканий. Эти награды не были и
внутренним удовлетворением художника. Скорее они таились в
каких-то необыкновенных щелях и складках, которые он угадывал в
жизни самой пьесы, пускай банальной и бездарной до одури... но,
как и всякая, живыми людьми разыгрываемая вещь, она добирала.
Бог весть из чего, личную душу, часа два-три пыталась как-то
жить, развивая свою теплоту и энергию, не состоявшие ни в какой
зависимости от жалкого замысла автора, от посредственности
актерских сил, а просыпавшиеся так, как просыпается жизнь в
нагретой солнцем воде. Скажем: Лик мог бы надеяться, что в один
смутно прекрасный вечер он посреди привычной игры попадет как
бы на топкое место, что-то поддастся, и он навсегда потонет в
оживающей стихии, ни на что не похожей, самостоятельной, совсем
по-новому продолжающей нищенские задания драмы,- весь без
возврата уйдет туда, женится на Анжелике, будет ездить верхом
по сухому вереску, получит все то материальное благо, на
которое намекалось в пьесе, заживет в том замке,- но кроме
всего очутится в невероятно нежном мире, сизом, легком, где
возможны сказочные приключения чувств, неслыханные метаморфозы