"Роберт Музиль. Из дневников" - читать интересную книгу автора

манере работать, как она проявляется в новеллах. Главное для меня -
страстная энергия мысли. Там, где я не могу разработать какую-нибудь
особенную мысль, работа утрачивает для меня всякий интерес; это относится
чуть ли не к каждому отдельному абзацу. Почему, однако, мое мышление,
стремящееся в конце концов вовсе не к научности, а к определенной
индивидуальной истине, не функционирует быстрее? Я пришел к выводу, что
интеллектуальный элемент в искусстве оказывает деформирующее, рассеивающее
действие; мне достаточно вспомнить те размышления, которые я записывал
параллельно с набросками сюжетов. Мысль тотчас же устремляется по всем
направлениям, идеи отпочковываются со всех сторон и разрастаются, и в
результате получается нерасчлененный, аморфный комплекс. В сфере точного
мышления он скрепляется, ограничивается, артикулируется благодаря цели
работы, ограничению доказуемым, разделению на вероятное и определенное и
т.д. - короче говоря, в силу требований, предъявляемых к методу самим
предметом. А здесь этот отбор отсутствует. На его место вступает отбор
посредством образов, стиля, общего настроения.
Я часто огорчался из-за того, что у меня риторический элемент
преобладает над собственно интеллектуальным. Я вынужден развивать и
домысливать образы, внушаемые уже самим стилем, и часто дело не обходится
без ущерба для содержания того, что хотелось бы высказать, - например, в
"Зачарованном доме" и в "Созревании любви".
Интеллектуальный материал для той или иной работы я могу додумывать
лишь до определенного, весьма близко отстоящего пункта, а дальше материал
начинает рассыпаться у меня под руками. Потом наступает момент, когда я
оттачиваю написанное до самых мельчайших деталей, когда стиль становится,
так сказать, окончательным и т. п. И лишь потом, уже скованный и
ограниченный тем, что я завершил, я могу "развивать мысль дальше".
Это поистине две антагонистические стихии, которые надо привести в
равновесие: рассеивающая бесформенная интеллектуальность и сдерживающая,
несколько пустоватая и формальная сила риторического приема.<...>

14-15 ноября 1910 года. Иной раз меня возмущают литераторы,
презрительно отзывающиеся о своей интеллектуальной профессии. Керр,
например, говорит, что литература занимает лишь скромный уголок в его жизни.
Я бы возразил: литература - это бесстрашная, логически более продуманная
жизнь. Это открытие или исследование возможностей и т. д. Это до мозга
костей изнуряющая жажда достижения интеллектуально-эмоциональной цели. Все
остальное - своего рода пропаганда. Или это свет, вдруг возникающий в
комнате, мурашки по коже, когда ты вспоминаешь о впечатлениях, до сих пор
остававшихся для тебя безразличными или туманными.
Мне подумалось сейчас, что я тут очень субъективен, - теоретик,
спорящий с литератором-практиком, который не исследует значение отдельных
процессов в рамках общей системы, а сразу, чутьем их распознает и изображает
во всей их целостной полноте.
Я вспоминаю, что вся наличная литература интеллектуально меня никогда
не удовлетворяла. Но в этом случае необходимо, чтобы более утонченная или
более интенсивная рациональная рефлексия по поводу изображаемого не
располагалась в самом произведении, а предшествовала ему.

7 октября 1911 года <...> Читаю "Анну Каренину". <...> Подумал: надо бы