"Роберт Музиль. Из дневников" - читать интересную книгу автора

сутью именно художника.
- Вы уже однажды намекали мне на это. Вы сказали, что рядом с философом
обнаруживается вся несостоятельность глубокомысленного художника.
- Да, это так. Глубокомыслие никогда не будет достаточно глубоким,
достаточно точным. Но это относилось рассказывают, но и там, где они не
появляются, - живут бы в первую голову к метерлинкам, гарденбергам,
эмерсонам и проч. Вот они не справляются с собственными озарениями - слишком
отдаются им во власть и т. п. Поэт же - это прежде всего тот, кто подобную
мысль воплотит в человеческом образе, покажет ее воздействие на человеческие
отношения и т. п. А ведь для этого философу не хватает таланта?
- Возможно; но поэту не хватает мысли. Он не способен оформить мысль с
той тонкостью, которой требует вкус философа.
- А есть ли в этом нужда? Не должен ли поэт искать свои мысли как раз
на определенном среднем уровне и вивисецировать их?
- Я тоже об этом думал. А именно учитывая опыт психологии. Ведь она
располагает сегодня очень точными непрямыми методами - своего рода мозговыми
зеркалами, при помощи которых она обнаруживает процессы, на иных путях
недоступные наблюдению. Судя по всему, это будет развиваться и дальше. Будут
обнажаться все более и более глубокие пласты. Но касается ли это
литературного способа изображения? Ведь писатель работает лишь с теми
комплексами, которые обнаруживаются на первый же взгляд. Как художник рисует
не атомы, а окруженные воздухом тела, так и писатель изображает мысли и
чувства, лежащие на поверхности, а не составные элементы психики.
- Однако писателю как раз ставят в заслугу то, что он проникает в
глубины!
- И как раз в этом я и пытался найти отличие! Между тем совершенно
очевидно, что самонаблюдение - непригодный инструмент! Ставить свое
честолюбие на эту карту - предприятие бесперспективное, ошибочное! Поэтому
для меня теперь приобретают новое значение прежние банальные теории - об
игре воображения, о прекрасной иллюзии и т. п. Но я приустал, и все равно мы
сегодня не кончим. Спокойной ночи, господин Музиль.

5 июля 1905 года. Сегодня <...> беседовал несколько минут с фон А. и
еще двумя господами. Разговор перешел с Ренессанса на католицизм, а оттуда
на Гюисманса, которого фон А. очень хвалил. Я сказал, что его роман
"Наоборот" мне вовсе не понравился. Фон А.: "О, это очень тонко, особенно
стиль. У него такие изысканные стилистические красоты...". Я ответил, что в
этой тонкости слишком много артистизма, искусственности, она не реальна. А.:
"Что значит вообще - реальное? И с каких пор артистизм стал изъяном?"
Этот короткий разговор на целый день испортил мне настроение.
Получилось так, будто я не понимаю эстетической ценности артистизма... А
дело вот в чем: тот тип человека и художника, который мне, собственно,
всегда был чужд, теперь все ближе подступает ко мне. Тип с повышенной
эстетической чувствительностью. У меня же повышенная моральная
чувствительность... Прежде я шел вместе с эстета ми. Потом, позже я стал
считать их - начиная с определенного уровня - порождениями тепличной
культуры. Столь несовершенные варианты, как Штробль, лишь укрепили меня в
этом мнении. Это все сконструированные, бумажные ощущения...

13 августа 1910 года. Перед сном мне пришло в голову еще кое-что о моей