"Роберт Музиль. Прижизненное наследие" - читать интересную книгу автора

скребок за скребком, и губы раздвигались все шире, обнажая зубы, а уши тем
временем все больше прижимались к голове, и лошадка переступала с ноги на
ногу.
И потом вдруг она начинала смеяться. Она скалила зубы. Она изо всех сил
пыталась мордой оттолкнуть парня, который ее щекотал; примерно так, как
деревенская девка локтем отталкивает приставалу; но она не кусала его. Она
делала попытки как-нибудь развернуться и оттолкнуть его всем телом. Но
преимущество всегда оставалось на стороне работника. И когда щетка начинала
подбираться к лопаткам, лошадь уже совершенно не выдерживала. Она начинала
перебирать ногами, вздрагивала всем телом, и губы у нее раздвигались,
обнажая зубы во всю ширь. Несколько мгновений у нее был вид человека,
которого защекотали до того, что и смеяться он уже не в состоянии.
Ученый скептик возразит, что все это еще не означает умения смеяться.
На это ему можно ответить, что его утверждение верно в том смысле, что если
кто из тех двоих и начинал ржать от смеха, так это парень - конюх.
По-видимому, и в самом деле ржать от смеха способен только человек. Но тем
не менее оба явно резвились к взаимному удовольствию, и как только они вновь
принимались за свою игру, сразу исчезало всякое сомнение в том, что и лошадь
тоже не прочь была посмеяться и уже заранее знала, что ее ожидает.
Итак, высокоученое сомнение в способностях животного ограничивается
тем, что животное не умеет отвечать смехом на остроумие.
Но лошади это не всегда можно поставить в упрек.



ПРОБУЖДЕНИЕ

Быстро отодвинул портьеру: вот она, ласковая ночь! Мягкая тьма в
оконном проеме среди безжизненной темноты помещения - словно зеркало воды в
четырехугольном бассейне. Правда, я ничего не вижу, но это словно летом,
когда вода тепла, как воздух, и рука свисает за борт ; лодки. Часов шесть
утра, первое ноября.
Бог разбудил меня. Сон слетел с меня мгновенно. Никаких иных причин
просыпаться не было. Меня вырвали из сна, как страницу из книги. Серп луны
лежит нежно, словно золотая бровь, на синем листе ночи.
Но на той стороне, откуда приходит утро, в другом окне, появляется
зеленоватый оттенок. Цвет перьев волнистых попугайчиков. А вверх уже
устремляются бледные красноватые полосы рассвета, но пока еще там
зеленоватая синева и покой. Я бросаюсь к первому окну: на месте ли лунный
серп? На месте, словно в самый глухой час ночной тайны. Он так убежден в
реальности собственной магии, как будто он - актер на театральной сцене.
(Нет ничего более комического, чем вступать с утренних улиц в абсурд
театральной репетиции). Слева уже пульсирует улица, справа репетирует лунный
серп.
Я обнаруживаю странные фигуры - это печные трубы. Группами по три, по
пять, по семь или в одиночку стоят они на крышах, как деревья на лугу.
Пространство, подобно реке, струится между ними в темноту. Филин пролетает
между ними - к себе домой; а может быть, это ворона или голубь. Вдоль и
поперек - все дома; странные очертания, отвесные стены; и стоят они вовсе не
вдоль улиц. Палка на крыше с тридцатью шестью фарфоровыми роликами и