"Роберт Музиль. Прижизненное наследие" - читать интересную книгу автора

носил бороду под Иисуса Христа; однако мой шеф был категорически против,
поскольку это не подходит к характеру адвоката. Потом я подстригал ее под
живописца, а когда мне запретили и это, под отпускника, отправляющегося в
морское путешествие". "Господи помилуй, зачем?" - спросил я. "Я естественным
образом сопротивлялся тому, чтобы приспособиться к профессиональному
характеру, - ответил он. - Самое худое, что я не смог его избежать.
Разумеется, можно встретить адвокатов, похожих на поэтов, равно как и
поэтов, смахивающих на зеленщиков или зеленщиков, походящих на философов.
Однако есть во всем этом нечто, похожее на стеклянный глаз, или на
приклеенную бороду, или на плохо затянувшуюся рану. Мне трудно понять, в чем
тут дело, но все обстоит именно так? - Он улыбнулся по-особому и почтительно
добавил: - Тебе же известно, что у меня нет даже собственного характера..."
Я напомнил ему о множестве актерских характеров. "Это было в юности! -
прибавил он со вздохом. - Взрослея, приобретаешь половой, национальный,
государственный, классовый, географический характер, имеешь характерный
почерк, характерные линии ладони, характерную форму черепа и, по
возможности, еще один характер, связанный с положением созвездий в момент
твоего рождения. Для меня это чересчур. Мне никогда неизвестно, какой из
моих характеров я должен предпочесть. - На его губах снова появилась тихая
улыбка. - По счастью, у меня есть невеста, которая утверждает, что я совсем
лишен характера, поскольку не сдержал данного ей обещания и не женился на
ней. Именно по этой причине я на ней женюсь, ведь без ее здравых суждений
мне не обойтись". - "А кто твоя невеста?" - "Кто она по характеру? Видишь
ли, - перевел он разговор, - она, несмотря ни на что, всегда знает, чего
хочет! Она была когда-то привлекательно-беспомощной маленькой девочкой - я
знаком с ней очень давно, - но она многому у меня научилась. Если я лгу, она
находит это отвратительным; если я утром опаздываю в контору, она
утверждает, что я никогда не смогу содержать семью; если мне никак не
решиться сдержать данное слово, она знает, что так поступает только
негодяй".
Мой друг улыбнулся еще раз. Он был в ту пору очень любезным человеком,
и каждый посматривал на него свысока, дружески ему улыбаясь. Никто не
предполагал всерьез, что он чего-нибудь в жизни достигнет. Уже по его
наружности было заметно, что, как только он начинал говорить, каждая часть
его тела принимала особенное положение: глаза смотрели в сторону, плечи,
локти и запястья совершали несогласованные друг с другом движения, нога
странно подергивалась, как стрелка весов. Как уже сказано, он был в ту пору
очень любезным человеком, скромным, робким, почтительным; иногда в нем
замечались и противоположные качества, но, хотя бы из любопытства,
расположения к нему никто не утрачивал.

Когда я увидел его вновь, у него были и автомобиль, и жена, ставшая его
тенью, и видная, влиятельная должность. Как он этого достиг, я не знаю; я
полагаю, вся тайна заключалась в том, что он растолстел. Его робкое,
подвижное лицо как бы исчезло. Если присмотреться, его можно было еще
различить, однако оно покоилось под толстым слоем плоти. Его глаза, которые
когда-то, в пору детских проказ, были трогательными, как у печальной
обезьянки, собственно, не утратили прежнего блеска, идущего из глубины;
однако теперь они располагались между подушками щек, и каждый раз
требовалось большое усилие, чтобы поглядеть по сторонам, поэтому застывший