"Роберт Музиль. Прижизненное наследие" - читать интересную книгу автора Все это было вполне безобидно и очевидно по сравнению с воздействием
прочитанных романов. В романах встречаются описания самых удивительных способов поведения во всех житейских обстоятельствах. Правда, есть один крупный недостаток, заключающийся в том, что житейские обстоятельства, в которые ты попадаешь, никогда полностью не совпадают с теми, что описаны в романах и где еще понятно, как нужно поступать и что говорить. Мировая литература представляет собой чудовищных размеров склад, где миллионам человеческих душ предлагают одежду из благородства, гнева, гордости, любви, издевки, ревности, аристократизма и низости. Если женщина, которую мы боготворим, попирает наши чувства ногами, то нам известно, что мы должны обратить к ней свой укоризненный, полный невысказанного чувства взор; если подлый человек дурно обходится с бедной сиротой, мы знаем, что нам следует ударом повергнуть его на землю. А как нам поступать, если боготворимая нами женщина, поправ наши чувства ногами, сразу захлопнула за собой дверь комнаты, и наш полный чувства взор не сможет ее достигнуть? Или если между подлецом, обижающим сироту, и нами находится стол, уставленный драгоценными бокалами? Следует ли нам сначала разбить дверь, чтобы потом через дыру в ней бросать нежные взгляды? Нужно ли осторожно убрать дорогие бокалы, прежде чем замахнуться для яростного удара? В такого рода действительно важных случаях литература нас подводит; может быть, через несколько столетий, когда жизнь опишут еще подробнее, все и исправится. Между тем из этой книжной ситуации каждый раз возникает особо неприятное для начитанного характера положение, когда он попадает в так называемые жизненные обстоятельства. В нем бурлит и клокочет добрый десяток загодя припасенных фраз, слегка приподнятых бровей или сжатых кулаков, слишком уместны в данном конкретном случае и все же, кажется, и не вполне неуместны; утолки его губ то поднимаются, то опускаются, чело его то проясняется, то омрачается глубокими морщинами, взор его то испепеляет, то стыдливо гаснет; и все это крайне неприятно, поскольку самому себе, так сказать, взаимно причиняешь боль. В результате в тебе возникают те известные дрожь и трепет, которые распространяются на губы, глаза, руки, горло, наконец на все тело с такой силой, что оно извивается как винт, с которого слетала гайка. В те времена мой друг открыл для себя, насколько удобнее вместо характера единственного обладать характером собственным, и отправился на его поиски. Однако его ждало новое испытание. Я встретил его через несколько лет, когда он стал адвокатом. На нем были очки, он брил бороду и говорил тихим голосом. "Ты меня разглядываешь?" - заметил он. Мне было не скрыть своего любопытства, что-то побуждало меня отыскать разгадку его внешности. "Я похож на адвоката?" - спросил он. Мне нечего было возразить. Он объяснил мне: "Адвокаты смотрят на мир через пенсне особым образом, совсем не так, как это делают, например, врачи. Можно сказать также, что их движения и речь отличаются остротой или подчеркнутой точностью от округлых, неладно скроенных, но крепко сшитых движений и речи богословов. Они отличаются друг от друга как фельетон от проповеди; одним словом, как рыбе не выжить на дереве, так и адвокатам не обойтись без особой Среды, которую они никогда не покидают". "Профессиональный характер!" - сказал я. Мой друг одобрил эти слова. "Добиться такого было не просто, - заметил он. - Когда я начинал, я |
|
|