"Роберт Музиль. Прижизненное наследие" - читать интересную книгу автора

Все это было вполне безобидно и очевидно по сравнению с воздействием
прочитанных романов. В романах встречаются описания самых удивительных
способов поведения во всех житейских обстоятельствах. Правда, есть один
крупный недостаток, заключающийся в том, что житейские обстоятельства, в
которые ты попадаешь, никогда полностью не совпадают с теми, что описаны в
романах и где еще понятно, как нужно поступать и что говорить. Мировая
литература представляет собой чудовищных размеров склад, где миллионам
человеческих душ предлагают одежду из благородства, гнева, гордости, любви,
издевки, ревности, аристократизма и низости. Если женщина, которую мы
боготворим, попирает наши чувства ногами, то нам известно, что мы должны
обратить к ней свой укоризненный, полный невысказанного чувства взор; если
подлый человек дурно обходится с бедной сиротой, мы знаем, что нам следует
ударом повергнуть его на землю. А как нам поступать, если боготворимая нами
женщина, поправ наши чувства ногами, сразу захлопнула за собой дверь
комнаты, и наш полный чувства взор не сможет ее достигнуть? Или если между
подлецом, обижающим сироту, и нами находится стол, уставленный драгоценными
бокалами? Следует ли нам сначала разбить дверь, чтобы потом через дыру в ней
бросать нежные взгляды? Нужно ли осторожно убрать дорогие бокалы, прежде чем
замахнуться для яростного удара? В такого рода действительно важных случаях
литература нас подводит; может быть, через несколько столетий, когда жизнь
опишут еще подробнее, все и исправится.
Между тем из этой книжной ситуации каждый раз возникает особо
неприятное для начитанного характера положение, когда он попадает в так
называемые жизненные обстоятельства. В нем бурлит и клокочет добрый десяток
загодя припасенных фраз, слегка приподнятых бровей или сжатых кулаков,
опущенных плеч и сердец, колотящихся в груди, которые все, вместе взятые, не
слишком уместны в данном конкретном случае и все же, кажется, и не вполне
неуместны; утолки его губ то поднимаются, то опускаются, чело его то
проясняется, то омрачается глубокими морщинами, взор его то испепеляет, то
стыдливо гаснет; и все это крайне неприятно, поскольку самому себе, так
сказать, взаимно причиняешь боль. В результате в тебе возникают те известные
дрожь и трепет, которые распространяются на губы, глаза, руки, горло,
наконец на все тело с такой силой, что оно извивается как винт, с которого
слетала гайка.
В те времена мой друг открыл для себя, насколько удобнее вместо
характера единственного обладать характером собственным, и отправился на его
поиски.
Однако его ждало новое испытание. Я встретил его через несколько лет,
когда он стал адвокатом. На нем были очки, он брил бороду и говорил тихим
голосом. "Ты меня разглядываешь?" - заметил он. Мне было не скрыть своего
любопытства, что-то побуждало меня отыскать разгадку его внешности. "Я похож
на адвоката?" - спросил он. Мне нечего было возразить. Он объяснил мне:
"Адвокаты смотрят на мир через пенсне особым образом, совсем не так, как это
делают, например, врачи. Можно сказать также, что их движения и речь
отличаются остротой или подчеркнутой точностью от округлых, неладно
скроенных, но крепко сшитых движений и речи богословов. Они отличаются друг
от друга как фельетон от проповеди; одним словом, как рыбе не выжить на
дереве, так и адвокатам не обойтись без особой Среды, которую они никогда не
покидают". "Профессиональный характер!" - сказал я. Мой друг одобрил эти
слова. "Добиться такого было не просто, - заметил он. - Когда я начинал, я