"Роберт Музиль. Прижизненное наследие" - читать интересную книгу автора

характер, и в порядке исключения прибегавшие не к палке, а к поучению,
утверждали, что характер представляет собой понятие, противоположное плохим
отметкам, прогулам в школе, жестянкам, привязанным к собачьим хвостам,
болтовне и играм украдкой во время уроков, упрямым отговоркам, рассеянной
памяти и невинным птичкам, расстрелянным из рогатки коварным стрелком.
Естественную противоположность всему этому представляли страх перед
наказанием, боязнь разоблачения и муки совести, причиняемые душе тем сортом
раскаяния, которое наступает, если дело обернется худо. Все это составляло
одно целое; для характера и для возможности проявить его не оставалось
места, он был совершенно излишним. И все же от нас его требовали.
Может быть, следовало найти опору в словах, которые мой друг выслушивал
во время наказания, например: "Неужели у тебя совсем нет гордости, мальчик?"
- или: "Как же можно так низко лгать??!" Однако я вынужден сказать, что еще
и сегодня мне трудно представить себе, как сохранить гордость, получая
пощечину, или как ее проявить, если тебе задают трепку. Я мог бы себе
представить ярость, но как раз ее-то мы не имели права ощущать! И точно так
же дело обстоит с ложью; как же и лгать, если не низко? Может быть, неумело?
Когда я об этом размышляю, мне и по сей день приходит в голову, что от нас,
детей, чаще всего требовали, чтобы мы лгали правдоподобно. Это было похоже
на двойную бухгалтерию: во-первых, ты не должен лгать, во-вторых, если уж ты
и лжешь, то лги не столь изолгавшись. Наверное, взрослые преступники
способны отличать одно от другого, поскольку в зале суда их именуют особо
изощренными злодеями, если они совершали преступления хладнокровно,
осторожно и предусмотрительно; однако требовать этого от детей было явно
чрезмерным. Боюсь, что я не проявил столь бросающихся в глаза недостатков
характера, как мой друг, по той лишь причине, что меня воспитывали не так
тщательно.
Наиболее убедительными из родительских изречений, касавшихся нашего
характера, были те, которые связывали глубокое сожаление о его отсутствии с
предостережением, что мы, однажды став мужчинами, будем в нем очень
нуждаться. "И такой мальчик хочет стать мужчиной?" - примерно так звучала
эта мысль. Если закрыть глаза на то, что роль хотения здесь оставалась
непонятной, прочее по меньшей мере доказывало, что характер нам потребуется
нескоро; к чему же тогда эта поспешная подготовка? Мы именно так ко всему и
относились.
Итак, хотя у моего друга в те времена вовсе не было характера,
отсутствия его он совершенно не ощущал. Это чувство появилось позже, когда
нам было по шестнадцать-семнадцать лет. Мы как раз стали ходить в театр и
читать романы. Воображением моего друга, более восприимчивого, чем я, к
сбивающим с толку прелестям искусства, завладели основные типажи городского
театра: интриган, благородный отец, герой-любовник, комическое лицо, даже
роковая салонная львица и очаровательная простушка. Теперь он разговаривал
лишь фальшивым голосом, неожиданно обнаруживая в своем характере все, что
только представлено на немецкой сцене. Если он что-нибудь обещал, никогда
нельзя было знать, дает ли он честное слово как благородный герой или как
интриган; бывало, он начинал с коварства, а заканчивал благородством, и
наоборот; он встречал нас, своих друзей, громкими поношениями, чтобы потом,
совершенно неожиданно, с элегантной улыбкой бонвивана, предложить нам
усесться поудобнее и пододвинуть коробку с шоколадными конфетами; или же он
по-отцовски заключал нас в объятия и таскал у нас сигареты из карманов.