"Роберт Музиль. Прижизненное наследие" - читать интересную книгу автора

правильность, с которой они смотрели на него. Он вдруг понял, что сходящиеся
на заднем плане в одной точке горизонтальные линии, эти сжатые, чем дальше
уходящие в сторону, тем более трапециевидные, окна, все это низвержение
разумных, привычных очертаний в лежащую где-то в стороне и позади воронку
ракурса, он до сих пор считал лишь кошмаром Ренессанса, - собственно говоря,
созданной художниками страшной легендой об исчезновении линий, легендой,
преувеличенной молвой, хотя, возможно, кое в чем и верной. Но вот они
предстали перед его глазами в увеличенном размере и гораздо более ужасными,
чем изображались самой неправдоподобной молвой.
Кто не верит, что мир таков, пусть посмотрит через линзу на трамвай.
Перед дворцом он делает двойной поворот в виде буквы "S". Несчетное
количество раз наш наблюдатель, спускаясь со своего второго этажа, видел,
как трамвай делал двойной S-образный поворот и продолжал свой путь; видел
его, этот трамвай: в каждый момент все тот же самый продолговатый красный
вагон. Но когда он стал рассматривать его через линзу, он увидел нечто
совершенно иное: непонятная сила вдруг сдавливала эту коробку, словно
картонку, ее стенки, все более наклоняясь, вдавливались друг в друга,
вот-вот она сплющится; но тут сила ослабевала, коробка сзади начинала
расширяться, все ее плоскости снова приходили в движение, и пока
ошеломленный наблюдатель переводил дух, старый, хорошо знакомый красный
вагон оказывался снова в полном порядке. Когда наблюдатель смотрел в
бинокль, все происходило с такой отчетливостью на глазах у всех, а не только
перед его взором, что он мог бы поклясться: это было не менее реально, чем
если бы он открывал и закрывал ящик стола. А кто не верит, может проверить.
Для этого требуется лишь квартира, к которой ведет трамвай с S-образным
двойным поворотом.
Как только сие открытие было сделано, первооткрыватель, естественно,
стал рассматривать женщин; и тут ему раскрылось все непреходящее значение
человеческих купольных сооружений. Все, что есть круглого в женщине, - а по
велению тогдашней моды оно скрывалось еще более тщательно, чем теперь, так
что при юношески порывистом движении оно казалось лишь порождением
неравномерного ритма, - все это под неподкупным оптическим оком округлялось
и снова превращалось в те первозданные простые холмы, из которых состоит
вечный ландшафт любви. Вокруг них раскрывались и закрывались, возбуждаемые
каждым шагом, неожиданно многочисленные, шушукающиеся складки одежды. Они
возвещали обычному взгляду неприкосновенную внешность носительницы или хвалу
портному и тайно выдавали, что не показывается; ибо увеличение превращает
намерение в действие, а женщина, рассматриваемая через бинокль, становится
психологически наблюдаемой Сусанной в купальне ее платья. Но поразительно,
как быстро под воздействием неколебимого и явно несколько коварного
спокойствия оптического взгляда подобное искушенное любопытство испарилось и
рядом с вечными, неизменными ценностями, не нуждающимися ни в какой
психологии, обратилось в пустой треск и блеск.
Довольно об этом! Наилучшее средство против соблазнительного
злоупотребления этим мировоззренческим орудием - подумать о его теории. Она
называется изоляцией. Рассматривают предметы всегда вместе с их окружением и
по привычке считают их тем, что они в нем означают. Но стоит им однажды
выйти из этого окружения, и они становятся непонятными и страшными, каким,
наверное, был первый день после сотворения мира, прежде чем вещи привыкли
друг к другу и к нам. Так и в стеклянно-прозрачной отъединенности все