"Роберт Музиль. Прижизненное наследие" - читать интересную книгу автора

как на грядках, усеянный белыми снежными цветами, которые шевелит ветер.
Маленький белый длинношерстный терьер, принадлежащий маленькой белой даме в
меховой горжетке, рыщет в траве, опустив нос к самой земле; куда ни глянь,
на этом острове нет следов других собак, нет ничего, кроме грандиозной
романтики множества мелких неведомых тропок, пересекающих остров вдоль и
поперек. В таком одиночестве собака становится исполином, героем. Она подает
голос, возбужденный, пронзительный, а клыки сверкают, как у морского чудища.
Дама напрасно складывает губки трубочкой, чтобы свистнуть; ветер срывает с
ее губ слабое подобие звука, который она хотела издать.
С таким вот задорным фоксом я хаживал когда-то по ледниковым тропам;
мы, люди, скользили на лыжах, он же проваливался всеми лапами, оставлял на
снегу пятна крови, потому что был весь изрезан льдом, - и все же был полон
дикого, неукротимого блаженства. А этот наконец что-то учуял: лапы
замелькали, как палочки, лай стал захлебываться. Странным показалось в этот
миг, насколько сильно такие вот плоские, парящие над морем острова похожи на
большие высокогорные каре и плоскогорья. Желтые, как череп, выглаженные
ветром дюны выстроились, как горные цепи. Между ними и небом - пустота недо-
вершенного творения. Свет не падает на отдельные пред меты, а струится,
словно проливаясь на все из ведра, опрокинутого по оплошности. И каждый раз
поражаешься тому, что эту пустыню населяют животные. В них чудится нечто
таинственное; в их маленьких грудках, покрытых белой шерстью или перьями,
таится искра жизни. Сейчас это маленький заяц, которого гоняет фокс. Мне
приходит в голову: а, это же малорослый горный вид, это животное, закаленное
невзгодами, и фокс его никогда не догонит. Всплывает воспоминание с у рока
географии: остров - собственно, не находимся ли мы на куполе высокой
подводной горы? Мы - десять-пятнадцать изнемогающих от безделья, глазеющих
на все это курортников в цветастых блузах, будто позаимствованных из
сумасшедшего дома - по последней моде. Я еще раз переиначиваю свою мысль и
говорю себе, что сходство заключается, наверно, только в бесчеловечной
заброшенности: потерянной, как лошадь, сбросившая седока, земля оказывается
везде, где человек остается в меньшинстве; да-да, вовсе не здоровой, а
поистине душевнобольной предстает природа высоко в горах и на маленьких
островках. Но, к нашему удивлению, расстояние между собакой и зайцем
уменьшилось; фокс нагоняет его, невиданное дело: собака, которая нагоняет
зайца! Это станет первым крупным триумфом в собачьем мире! Успех окрыляет
преследователя, его ликующее дыхание прерывисто, уже нет никаких сомнений,
что через несколько секунд он настигнет свою добычу. Внезапно заяц
закладывает петлю. И тут я по некоторой мягкости, по отсутствию жесткого
абриса у этой петли понимаю, что это не заяц, это всего-навсего детеныш,
зайчонок.
Я чувствую, как бьется мое сердце; собака тоже повернула; она отстала
не более, чем на пятнадцать шагов, через несколько мгновений заячья трагедия
разразится. Детеныш устал, он слышит, что преследователь висит у него на
хвосте, он уже обессилел. Я хочу броситься на помощь, но проходит много
времени, пока мое желание добирается по стрелкам брюк до гладких подошв; а
может быть, в душе я уже противлюсь этому. До них всего шагов двадцать, и
вот - я ничего не выдумываю - зайчонок вдруг в отчаянии остановился и
подставил спину преследователю. Тот моментально впился в него зубами,
трепанул его туда-сюда, потом бросил наземь и погрузил пасть в его грудку и
брюшко - раз, другой, третий.