"Роберт Музиль. Три женщины" - читать интересную книгу автора

Непристойные анекдоты взрывались каскадами хохота и начинались одной и той
же фразой: "Едет один еврей в поезде..."; только однажды кто-то спросил:
- А сколько крысиных хвостов уложится от Земли до Луны?
Все даже притихли, а майор поставил арию из "Тоски" и, пока граммофон
шипел для разгона, меланхолически сказал:
- Когда-то я чуть было не женился на Джеральдине Фаррар.
Тут из трубы выплеснулся в комнату ее голос и будто на лифте взлетел
ввысь, этот разбередивший осоловелых мужчин женский голос, и лифт стрелой
взмывал все выше и, не достигнув цели, опускался снова и пружинил в воздухе.
Ее юбки раздувало воздушной волной, и тебя будто бросало вверх-вниз, на
мгновение ты замирал, безгласно приникнув к протяженному тону, снова взмывал
и падал вместе с ним, словно уже изнемогал и все-таки еще трепетал,
охваченный новой дрожью, и изливался снова: оргия похоти. Гомо чувствовал,
что это была все та же голая похоть, пропитавшая и все сферы городского
существования и уже не отличимая от убийства, ревности, сделок,
автомобильных гонок, - о, это была уже и не похоть, а дух азарта, нет, и не
дух азарта, а, наверное, меч карающий, ангел смерти, безумие небес, война! С
одной из многочисленных липучек, подвешенных к потолку, перед ним на стол
упала муха и, парализованная ядом, лежала на спине в одной из тех лужиц,
которые образует стекающий по еле заметным складкам клеенки свет керосиновых
ламп; от этих лужиц веяло такой предвесенней печалью, будто свежий ветер
прошумел после дождя. Муха делала судорожные усилия, чтобы перевернуться, но
с каждым усилием все больше ослабевала, а другая, шмыгавшая по клеенке,
время от времени подбегала к ней справиться, как обстоят дела. Гомо тоже
внимательно наблюдал эту картину, потому что мухи были здесь чистым
наказанием. Но когда подошла смерть, умирающая сложила заостренной
пирамидкой все свои шесть лапок, молитвенно воздела их ввысь и так умерла на
тусклом световом пятне клеенки, будто на тихом кладбище, которое, хоть и не
исчислимо в сантиметрах и не воспринимаемо слухом, все-таки было здесь в
этот момент. Кто-то как раз заметил:
- Между прочим, уже подсчитано, что во всем банкирском доме Ротшильда
не найдется столько денег, чтобы оплатить билет третьего класса до Луны.
Гомо тихо произнес про себя: "Убивать - и все-таки чувствовать Бога;
чувствовать Бога - и все-таки убивать?" - и щелчком указательного пальца
направил муху прямо в лицо сидевшему напротив майору, что опять привело к
инциденту, не затухавшему до следующего вечера.
К этому времени он уже давно был знаком с Гриджией, и, возможно, майор
ее тоже знал. Ее звали Лена Мария Ленци; это имя звучало, как Сельвот и
Гронляйт или как Мальга Мендана, и приводило на память аметистовые кристаллы
и горные цветы, но он предпочитал называть ее "Гриджия", растягивая "и" и
придыхая на "дж" - по кличке ее коровы, которую она прозвала Гриджией {От
итал. grigia - серая, "Серка".}. Она пасла ее, сидя обычно на краю луговины,
в фиолетовой с коричневым юбке и платочке в крапинку, задрав кверху
закругленные носки деревянных башмаков и скрестив руки на цветастом фартуке;
она была при этом так естественно мила - ни дать ни взять изящный ядовитый
грибок; время от времени она отдавала распоряжения корове, пасшейся ниже по
склону. Собственно говоря, эти распоряжения сводились к пяти словам: "А ну,
куда!" и "Я тебя!" - что явно означало:
"Поднимайся наверх!" - когда корова забредала слишком далеко вниз; если
же дрессировка не действовала, то следовал еще более негодующий окрик: "Ну,