"Роберт Музиль. Соединения" - читать интересную книгу автора

Но может быть это было одинокое счастье, самое удивительное из всего,
что бывает на свете? Что-то зыбкое, подвижное и смутно чувствительное с той
стороны их отношений, где в любви других людей находится костистый и
бездушный, прочный несущий каркас. Тихое беспокойство одолевало ее, почти
болезненная тоска по крайнему напряжению чувств, предчувствием последнего
взлета. А иногда ей казалось, что она ближе к этим внешним границам, чем
обычно. В эти нагие, обессиленно висящие между жизнью и смертью дни она
чувствовала тоску, которая не могла быть связана с обычной потребностью в
любви, это было почти страстное стремление оставить ту великую любовь,
которой она владела, словно перед нею забрезжил путь, связывающий ее
последней связью, и вел он вовсе не к любимому, а прочь, в беззащитность, в
мягкое, сухое увядание мучительной дали. И она заметила, что шла эта тоска
откуда-то издалека, где их любовь уже не просто связывала их двоих, а
врастала бледными слабыми корнями в окружающий мир.
Когда они шли вдвоем, тени их едва намечались и так непрочно крепились
к телам, словно не хотели связывать их с землей, и шорох сухой глины под
ногами звучал так коротко и так быстро умолкал, и голые кусты глядели в небо
с такой неподвижностью, что в эти часы, пронизанные величием грандиозной
обнаженности, возникало чувство, будто весь податливый мир немых вещей разом
отделился и отстранился от них двоих, а они оказались в вышине, и фигуры их
распрямились в этом половинчатом свете, как нечто фантастическое, как
чужаки, как несуществующие существа, охваченные собственным угасанием,
наполненные обломками непостижимого, которое не находило ответа, которое все
предметы старались с себя стряхнуть, и это непостижимое отбрасывало на
окружающее осколки своих лучей, и они одиноко и бессвязно вспыхивали то в
каком-то предмете, то в какой-нибудь ускользающей мысли.
Затем ей пришло в голову, что она могла бы принадлежать и кому-нибудь
другому, и это представлялось ей не как неверность, а как последнее
обручение, где-то там, где их не было, где они были только музыкой, где они
были никем не слышимой и ни от чего не отраженной музыкой. И тогда она
ощущала собственное существование всего лишь как некую линию, которую она с
усилием прочерчивала, чтобы в этом отчаянном молчании услышать саму себя,
как нечто такое, где одно мгновение влечет за собой другое и где она
становилась тем, что делала - неудержимо и незаметно, - и все же оставалась
чем-то, что она никогда не могла сделать. И в то время как внезапно у нее
появилось такое чувство, будто могло так оказаться, что они любят друг друга
только тогда, когда помимо их воли во всю мощь начинает звучать тихий, до
невероятности проникновенный, мучительный звук, - более глубокие связи и
чудовищные сплетения, свершавшиеся в промежутках, среди тех беззвучностей,
тех мгновений пробуждения от бури в безбрежной действительности, порождали
смутное предчувствие того, будто она стоит среди бессознательно
свершающегося и ощущает все это; и с болью одинокого, раз за разом
повторяющегося порыва туда, вовне, - перед которым все прочее, что она
делала, было лишь одурманиванием, замыканием в себе, усыплением в этом шуме
самой себя, - она любила его, когда думала, что принесет ему последнюю,
обремененную земной тяжестью боль.
Еще несколько недель после того ее любовь несла на себе эту окраску;
затем все прошло. Но часто, когда она ощущала близость какого-нибудь другого
человека, это возвращалось, хотя и становилось слабее. Достаточно было
присутствия любого, не важно какого, человека, причем безразлично, что он