"Роберт Музиль. Соединения" - читать интересную книгу автора

сутолоке, глаза не могли ни на чем остановиться, она уже не могла
сосредоточить внимание на себе самой и как ни силилась сосредоточиться,
обнаруживала всякий раз тоненькую, тягучую струнку головной боли, которая
мешала думать.
Мысли ее уклонялись в сторону и пытались вернуться ко вчерашнему; но
эти попытки просто помогли Клодине осознать, что она таит в себе нечто
драгоценное и нежное. И не имеет права все это предавать, потому что другие
люди не в состоянии понять ее, а она слабее их, не может защититься и ей
страшно. Вытянувшись, подобравшись, шла она между ними, полная высокомерия,
и вздрагивала, если кто-нибудь подходил к ней слишком близко, и пряталась за
маской скромности. И чувствовала при этом, втайне радуясь, как она
счастлива, насколько лучше стало, когда она смирилась и отдалась этому тихо
буйствующему в ней страху.
И по этой примете она узнала то самое ощущение. Ведь так было и тогда;
она вдруг вспомнила: когда-то ей уже казалось, будто ее долго не было, и
одновременно - что она никогда никуда не девалась. Что-то смутное окутало
ее, что-то неопределенное, похожее на боязливое стремление больных скрывать
свои страдания; ее поступки, расчленяясь на части, отделялись от нее, и
память других людей уносила их прочь, и ничто не оставляло в ней такого
осадка страха, который начинает тихо наполнять душу, в то время как другие
думают, что обескровили ее целиком и с сытым видом отворачиваются; и однако
на все, что она выстрадала, бледным светом ложился отблеск некоего венца, и
глухие, зудящие муки, которые сопутствовали ее жизни, излучали сияние. И
тогда ей порой казалось, что ее страдания пылают в ней, как маленькие языки
пламени, и что-то заставляло ее зажигать все новые и новые, не зная покоя;
при этом ей казалось, что в лоб ей врезается какой-то обруч, невидимый и
невероятный, словно пришедший из снов, словно стеклянный, а иногда у нее в
голове лишь кружилось далекое пение...
Клодина сидела, не двигаясь, а поезд катил вперед. Ее попутчики вели
между собой беседу, для нее это был лишь какой-то шум. И когда она думала
теперь о своем муже, и мысли ее окутывались мягким, усталым счастьем, словно
морозным снежным воздухом, то при всей мягкости было что-то, что почти
мешало двигаться, как будто выздоравливающему, привыкшему к комнатной
неподвижности человеку приходилось сделать свои первые шаги по улице. Это
было счастье, которое сковывает и от которого даже больно; а за всем этим
все еще пронзительно звучал тот неопределенный, колеблющийся звук, который
она не могла постичь, далекий, забытый, как детская песенка, как боль, как
она сама, и, расходясь широкими дрожащими кругами, он притягивал ее мысли к
себе, и они не могли заглянуть в его лицо.
Она откинулась назад и посмотрела в окно. У нее не было сил думать об
этом дольше; все чувства ее были напряжены и очень восприимчивы, но что-то,
что стояло за этими чувствами, хотело покоя, хотело вытянуться, хотело,
чтобы мир проскользнул мимо. Телеграфные столбы косо падали назад, поля с
бесснежными бурыми бороздами поворачивали в сторону, кусты словно делали
стойку на голове, вскинув вверх сотни ножек, на которых висели тысячи
колокольчиков воды, и они катились, падали, они блестели и сверкали. И было
в этом что-то веселое и легкое, ощущение какого-то простора, как будто
рухнули стены, какое-то освобождение и облегчение, исполненное нежности. И
даже с ее тела снялась мягкая тяжесть, оставив в ушах ощущение тающего
снега, и постепенно от него не осталось ничего, кроме неумолчного