"Роберт Музиль. Душевные смуты воспитанника Терлеса" - читать интересную книгу автора

Может быть, тут повлияло то обстоятельство, что это был принятый при дворе
принц, но во всяком случае это была другая, неведомая раньше человеческая
порода.
Над ним еще, казалось, как-то витали тишина старинного замка и
благочестивых занятий. При ходьбе он делал мягкие, гибкие движения, с тем
немного робким стремлением сжаться, стать уже, которое связано с привычкой
шагать прямой походкой через пустынные анфилады, где другой, кажется,
наткнется на невидимые углы пустого пространства.
Общение с принцем стало для Терлеса источником тонкого психологического
наслаждения. Принц заронил в нем то знание людей, которое учит узнавать и
чувствовать другого по интонации, по манере брать что-то с руки, даже по
тембру его молчания и осанке, с какой тот вписывается в пространство,
словом, по этой мимолетной, едва ощутимой и все же единственно настоящей,
полновесной манере быть чем-то душевно-человеческим, которая облекает ядро,
облекает осязаемое и поддающееся обсуждению, словно оболочка остов, -
узнавать и чувствовать другого так, чтобы предвосхитить его духовный облик.
Терлес жил это короткое время как в идиллии. Его не смущала религиозность
нового друга, которая ему, Терлесу, вышедшему из буржуазно-вольнодумной
семьи, была, в сущности, совершенно чужда. Он принимал ее без малейших
сомнений, она была в его глазах даже каким-то особым преимуществом принца,
ибо усиливала характер этого человека, ничуть не схожий, как он чувствовал,
да и совершенно несравнимый с его собственным.
В обществе этого принца он чувствовал себя примерно как в стоящей в
стороне от дороги часовне, и потому мысль, что там ему, собственно, не
место, совершенно исчезала от удовольствия глядеть на дневной свет через
церковное оконце и скользить взглядом
Потом вдруг произошел разрыв между ними. Из-за глупости, как потом
должен был сказать себе Терлес.
Однажды они все-таки поспорили о религиозных вещах. И в этот миг уже,
собственно, все кончилось. Ибо как бы независимо от Терлеса разум его
неудержимо накинулся на принца. Обрушив на него иронию разумного человека,
Терлес варварски развалил филигранную постройку, в которой привыкла жить
эта душа, и они в гневе разошлись.
С тех пор они больше не сказали друг другу ни слова. Терлес, правда,
смутно сознавал, что совершил нечто бессмысленное, а неясное, чисто
эмоциональное знание говорило ему, что эта деревянная линейка разума не
вовремя разбила что-то тонкое и сладостное. Но это было нечто,
находившееся, безусловно, вне его власти. Навсегда, пожалуй, осталась в нем
какая-то тоска по прошлому, но он, казалось, очутился в некоем другом
потоке, все больше отдалявшем его от прошлого.
А через некоторое время и принц, который чувствовал себя в интернате
неважно, отчислился.
Вокруг Терлеса сделалось совсем пусто и скучно. Но он тем временем стал
старше, и половое созрение начало глухо и постепенно его захватывать. На
этом отрезке своего развития он завязал несколько новых, соответствующих
дружб, которые приобрели для него позднее большую важность. Например, с
Байнебергом и Райтингом, с Моте и Гофмайером, именно с теми молодыми людьми,
в чьем обществе он провожал сегодня на поезд родителей.
Как ни странно, это были как раз самые скверные из его сверстников,
правда, одаренные и, разумеется, хорошего происхождения, но порой до