"Роберт Музиль. Душевные смуты воспитанника Терлеса" - читать интересную книгу автора

невнимательно. До сих пор у него не было повода для таких метафизических
размышлений, и он никогда не задумывался о том, как человеку с
байнеберговским умом могло подобное прийти в голову. Весь этот вопрос вообще
не возникал еще на горизонте его жизни.
Потому он и не силился проверять смысл байнеберговских рассуждений; он
слушал их вполуха.
Он только не понимал, как можно так размахиваться. В нем все дрожало, и
дотошность, с какой Байнеберг притаскивал свои мысли бог весть куда,
казалась ему смешной, неуместной, вызывала у него нетерпение. Но Байнеберг
спокойно продолжал:
- С Райтингом же дело обстоит совершенно иначе. Он тоже в руках у меня
из-за своего поступка, но его судьба мне, конечно, не так безразлична, как
судьба Базини. Ты знаешь, состояние у его матери небольшое. Если его
исключат из училища, на всех его планах надо поставить крест. Отсюда он
может достичь чего-то, а так возможностей для этого у него будем немного. И
Райтинг меня никогда не любил... понимаешь?.. он ненавидел меня... пытался
прежде вредить мне где только мог... думаю, он и сегодня был бы рад
избавиться от меня. Видишь теперь, чего я только не смогу сделать, обладая
этой тайной?..
Терлес испугался. Но так странно, словно судьба Райтинга касалась его
самого. Он испуганно посмотрел на Байнеберга. Тот прищурил глаза, превратив
их в щелки, и показался ему жутким, большим пауком в паутине, спокойно
подстерегающим свою жертву. Последние его слова звучали в ушах Терлеса
холодно и отчетливо, как фразы диктанта.
Он не вникал в предшествовавшее, он знал только: теперь Байнеберг опять
говорит о своих идеях, которые к данному случаю никакого отношения не
имеют... И вот он уже не понимал, как это вышло.
Ткань, тянувшаяся откуда-то извне, из отвлеченного, наверно, вдруг с
невероятной скоростью сжалась. Ибо вдруг она стала конкретной, реальной,
живой, и в ней дергалась голова... с затянутой на горле петлей.
Он отнюдь не любил Райтинга, но он вспомнил сейчас милую, дерзкую
беззаботность, с какой тот затевал всякие интриги, и Байнеберг, спокойно и с
ухмылкой стягивавший вокруг того свои многосложные, серые, отвратительные
хитросплетения, показался ему по контрасту гнусным.
Непроизвольно Терлес прикрикнул на него:
- Ты не смеешь использовать это против него.
Сыграло роль, вероятно, и его всегдашнее тайное отвращение к
Байнебергу.
Но Байнеберг сам сказал, поразмыслив:
- Да и зачем?! Его было бы действительно жаль. Мне он отныне и так не
опасен, а он все-таки человек слишком стоящий, чтобы дать ему споткнуться на
такой глупости.
Так было покончено с этой частью дела. Но Байнеберг продолжал говорить,
вновь обратившись теперь к судьбе Базини:
- Ты все еще полагаешь, что мы должны выдать Базини?
Но Терлес не ответил. Он хотел послушать Байнеберга, чьи слова звучали
для него как гул шагов над полостью подкопа, и он хотел насладиться этим
состоянием.
Байнеберг продолжал излагать свои мысли:
- Я думаю, мы пока сохраним его для себя и накажем сами. Ведь наказать