"Роберт Музиль. Душевные смуты воспитанника Терлеса" - читать интересную книгу автора

Он был чуть выше Терлеса ростом, но сложения очень хилого, у него были
мягкие, медлительные движения и женственные черты лица. Смышленостью он не
отличался, в фехтовании и гимнастике был одним из последних, но была в нем
какая-то милая, кокетливая приятность.
К Божене он в свое время захаживал, только чтобы играть мужчину.
Настоящее вожделение при его отсталости в развитии было ему, конечно, чуждо.
Он просто считал своей непременной обязанностью, необходимой данью
порядку источать аромат галантного опыта. Прекрасней всего был для него тот
миг, когда он уходил от Божены и все было позади, ибо ничего, кроме наличия
воспоминаний, ему не было нужно.
Бывало, он и лгал из тщеславия. Так, после каникул он всегда
возвращался с сувенирами маленьких приключений - лентами, локонами,
записочками. Но когда он однажды привез в своем чемодане подвязку, милую,
маленькую, душистую, небесной голубизны, а потом выяснилось, что
принадлежала она не кому иному, как его собственной двенадцатилетней сестре,
над ним немало глумились из-за этого смешного бахвальства.
Нравственная неполноценность, в нем обнаруживавшаяся, и его глупость
были одного происхождения. Он не способен был сопротивляться никакому
наитию, и последствия этого всегда поражали его. В этом он походил на тех
женщин с миленькими кудряшками на лбу, что понемногу подсыпают яд в пищу
супругу, а потом в ужасе удивляются незнакомым, суровым словам прокурора и
смертному приговору.

Терлес избегал его. Благодаря этому постепенно прошел и тот глубинный
испуг, который как бы под корнями его мыслей охватил и потряс его в первый
миг. Вокруг Терлеса все снова становилось на свои места; изумление проходило
и делалось с каждым днем нереальнее, как следы сна, которые не могут
утвердиться в действительном, осязаемом, освещенном солнцем мире.
Чтобы еще сильнее закрепить это состояние, он сообщил обо всем в письме
родителям. Только о том, что сам при этом почувствовал, он умолчал.
Он снова пришел к той точке зрения, что лучше всего при следующем
случае добиться удаления Базини из училища. Он не мог представить себе,
чтобы его родители думали об этом иначе. Он ждал от них строгого,
брезгливого осуждения Базини, ждал, что они, так сказать, смахнут его
кончиками пальцев, как нечистое насекомое, которое нельзя терпеть вблизи их
сына.
Ничего подобного не оказалось в письме, полученном им в ответ. Родители
добросовестно потрудились и как люди разумные взвесили все обстоятельства,
насколько таковые можно было представить себе по неполным, отрывочным
сведениям того торопливого письма. Из их ответа следовало, что они
предпочитали судить как можно снисходительнее и сдержаннее, тем более что в
описании сына не исключены были всякие преувеличения, вызванные юношеским
негодованием. Поэтому они одобряли решение дать Базини возможность
исправиться и полагали, что из-за одного небольшого проступка нельзя
человеку сразу ломать судьбу. Тем более что - и это они, понятно,
подчеркивали особенно - речь тут идет не о сложившихся людях, а пока еще
неустойчивых, развивающихся характерах. На всякий случай с Базини надо,
конечно, держаться сурово и строго, но проявлять доброжелательность и
стараться исправить его.
Это они подкрепляли целым рядом примеров, хорошо известных Терлесу.