"Роберт Музиль. Душевные смуты воспитанника Терлеса" - читать интересную книгу автора

доставляла ему удовольствие, но, с другой стороны, ему еще не было ясно,
какой дальнейший оборот дать ей. А Терлес от одной мысли, что теперь ему
придется ежедневно иметь дело с Базини, чувствовал себя парализованным.
Когда он недавно произнес слово "вор", ему на миг стало легче. Он как
бы выставлял наружу, отодвигал от себя то, что кипело внутри у него.
Но вопросов, которые сразу же затем возникли опять, это простое слово
решить не могло. Теперь, когда от них уже не нужно было уклоняться, они
стали яснее.
Терлес переводил взгляд от Райтинга к Байнебергу, закрывал глаза,
повторял про себя принятое решение, опять поднимал глаза... Он ведь и сам не
знал уже, это только его фантазия, которая ложится на все огромным кривым
стеклом, или это правда и все действительно так жутко, как ему увиделось. И
только Байнеберг с Райтингом ничего не знали об этих вопросах? Хотя они-то
как раз с самого начала вполне освоились в этом мире, который ему сейчас
вдруг впервые показался таким чужим?
Терлес боялся их. Но боялся лишь так, как боятся великана, зная, что он
слеп и глуп...
Но одно не подлежало сомнению: он был сейчас гораздо дальше, чем еще
четверть часа назад. Возможность поворота назад миновала. Появилось тихое
любопытство - что же будет, после того как он против своей воли остался.
Все, что шевелилось в нем, скрывала еще темнота, но его уже тянуло
вглядеться в лики этой темени, которой другие не замечали. Легкий озноб
примешивался к этой тяге. Словно теперь над его жизнью всегда будет висеть
серое, пасмурное небо - с большими тучами, огромными, меняющимися фигурами и
все новым вопросом: это чудовища? это только тучи?
И вопрос это лишь для него! Как что-то тайное, чуждое Другим,
запретное...
Так в первый раз начал Базини приближаться к тому значению, которое ему
суждено было поздне приобрести в жизни Терлеса.

На следующий день Базини был взят под опеку.
Не без некоторой торжественности. Воспользовались утренним часом,
пропустив урок гимнастики, проходивший на большой лужайке в парке.
Райтинг произнес своего рода речь. Не то чтобы краткую. Он указал
Базини на то, что тот проиграл свою жизнь, что вообще-то его следовало бы
выдать и лишь по особой милости его пока избавляют от позора карательного
отчисления.
Затем ему были сообщены особые условия. Контроль над их исполнением
взял на себя Райтинг.
Базини был во время всей этой процедуры очень бледен, но не сказал ни
одного слова, и по лицу его нельзя было определить, что происходило у него в
душе.
Терлесу эта сцена казалась то очень безвкусной, то очень значительной.
Байнеберг обращал больше внимания на Райтинга, чем на Базини.

В течение следующих дней о происшествии, казалось, почти забыли.
Райтинга, кроме как на уроках и во время еды, не было видно. Байнеберг был
молчаливее чем когда-либо, а Терлес все отгонял мысли об этой истории.
Базини вращался среди товарищей как ни в чем не бывало.