"Роберт Музиль. Душевные смуты воспитанника Терлеса" - читать интересную книгу автора

Ведь он прекрасно помнил, как в первые годы ученья, когда дирекция еще
любила применять драконовские методы и строго ограничивала карманные деньги,
многие часто не удерживались и выпрашивали у более счастливых из тех
прожорливых малышей, которыми все они были, часть их бутерброда с ветчиной
или еще что-нибудь. Сам он тоже не всегда бывал свободен от этого, хотя и
прятал свой стыд, ругая злобную, пакостную дирекцию. И не только возрасту,
но и строгодобрым родительским увещаниям был он обязан тем, что постепенно
научился с гордостью преодолевать подобные слабости.
Но сегодня все это не оказало воздействия.
Он признавал, что родители во многих отношениях правы, да и знал, что
совсем верно на расстоянии судить невозможно; однако в их письме не хватало,
казалось, чего-то куда более важного, не хватало понимания того, что
случилось что-то бесповоротное, что-то такое, что среди людей известного
круга происходить вообще не должно. Отсутствовали изумление и смущение. Они
говорили так, словно это обычное дело, которое нужно уладить с тактом, но
без особого шума. Пятно, такое же некрасивое, но неизбежное, как
естественная потребность. Ни тени более личного, встревоженного отношения,
точно так же, как у Байнеберга и Райтинга.
Терлес мог бы принять к сведению это. Но вместо этого он изорвал письмо
в клочья и сжег его. Впервые в жизни он позволил себе такую
непочтительность.
В нем была вызвана реакция, противоположная желаемой. В
противоположность простому взгляду, который ему навязывали, ему сразу снова
пришла на ум проблематичность, сомнительность проступка Базини. Качая
головой, он сказал себе, что об этом еще надо подумать, хотя не мог точно
объяснить себе почему...
Особенно странно получалось, когда он перебирал это скорее в мечтах,
чем в размышлениях. Тогда Базини представал ему понятным, обыденным, четко
очерченным, таким, каким мог видеться его, Терлеса, родителям и друзьям; а в
следующее мгновение тот исчезал и вновь возвращался, возвращался снова и
снова маленькой, совсем маленькой фигуркой, которая временами вспыхивала на
глубоком, очень глубоком фоне...
И вот однажды ночью - было очень поздно, и все уже спали - Терлеса
разбудили.
У его кровати сидел Байнеберг. Это было так необычно, что он сразу
почувствовал что-то особенное.
- Вставай. Но не шуми, чтобы нас никто не заметил. Мы поднимемся, мне
надо тебе кое-что рассказать.
Терлес наспех оделся, накинул шинель и сунул ноги в ночные туфли.
Наверху Байнеберг с особой старательностью восстановил все заграждения,
затем приготовил чай.
Терлес, еще не полностью высвободившийся из пут сна, с удовольствием
вбирал в себя золотисто-желтое душистое тепло. Он устроился в уголке,
сжавшись в комок, в ожидании чего-то необычайного.
Наконец Байнеберг сказал:
- Райтинг обманывает нас.
Терлес не испытал никакого удивления; чем-то само собой разумеющимся
показалось ему, что дело это получило такое продолжение; он чуть ли не ждал
этого. Совершенно непроизвольно он сказал:
- Так я и думал!