"Роберт Музиль. Душевные смуты воспитанника Терлеса" - читать интересную книгу автора

открылся люк, и Базини упал. В точности так же, как это описал Райтинг:
внезапная перемена, и человек - другой...
И снова это как-то связалось с Боженой. Его мысли сотворили кощунство.
Гнилой, сладкий запах, которым от них повеяло, смутил его. И это глубокое
унижение, этот отказ от себя, эта покрытость тяжелыми, бледными, ядовитыми
листьями стыда, которую он видел в своих мечтах как бесплотное далекое
отражение в зеркале, - все это вдруг случилось с Базини.
Есть, значит, что-то, с чем действительно надо считаться, чего нужно
остерегаться, что может вдруг выпрыгнуть из молчаливых зеркал мыслей?..
Но тогда возможно и все другое. Тогда возможны Райтинг и Байнеберг.
Возможна эта клетушка... Тогда возможно также, что из этого светлого,
дневного мира, который он только и знал до сих пор, есть какая-то дверь в
другой, глухой, бушующий, страстный, разрушительный мир. Что между теми
людьми, чья жизнь размеренно, как в прозрачном и прочном здании из стекла и
железа, протекает между конторой и семьей, и другими людьми, опустившимися,
окровавленными, развратно-грязными, блуждающими в лабиринтах, полных ревущих
голосов, не только существует какой-то переход, но их границы тайно и тесно
соприкасаются, так что их можно в любое мгновение переступить...
И вопрос остается только один: как это совершается? Что происходит в
такое мгновение? Что с криком устремляется ввысь и что вдруг угасает?..
Таковы были вопросы, встававшие перед Терлесом. Они вставали неясно, с
сомкнутыми губами, окутанные каким-то глухим, неопределенным чувством - то
ли слабости, то ли страха.
Но многие их слова, отрывочно и порознь, звучали, словно издалека, в
Терлесе и наполняли его робким ожиданием.
В это мгновение раздался вопрос Райтинга.
Терлес сразу заговорил. Он подчинился при этом какому-то внезапному
порыву, какому-то смущению. Ему казалось, что предстоит что-то решающее, и
он испугался этого надвигающегося, хотел уклониться, выиграть время. Он
заговорил, но в тот же миг почувствовал, что может сказать только
несущественное, что у его слов нет внутренней опоры и они вовсе не выражают
действительного его мнения... Он сказал:
- Базини - вор.
И определенное, твердое звучание этого слова было так приятно ему, что
он повторил его дважды.
- ...Вот. А таких наказывают... везде во всем мире. Надо заявить об
этом, удалить его из училища! Пусть исправляется на стороне, среди нас ему
уже не место!
Но Райтинг сказал с выражением неприятного удивления:
- Нет, зачем сразу доводить все это до крайности?
- Зачем? Неужели, по-твоему, это не само собой разумеется?
- Отнюдь нет. Ты держишься так, словно вот-вот хлынет серный дождь,
чтобы всех нас уничтожить, если мы теперь оставим Базини в своей среде. А
дело-то не такое уж страшное.
- Как можешь ты так говорить? Значит, с человеком, который крал,
который потом предложил тебе себя в служанки, в рабы, ты готов по-прежнему
вместе сидеть, вместе есть, вместе спать?! Я этого не понимаю. Нас ведь
потому и воспитывают совместно, что мы все принадлежим к одному и тому же
обществу. Разве тебе будет все равно, если тебе придется когда-нибудь
служить в одном с ним полку или в одном министерстве, если он будет