"Роберт Музиль. Душевные смуты воспитанника Терлеса" - читать интересную книгу автора

капитуляция манили его каждый раз заново. Этот уход от своего
привилегированного положения, когда окажешься среди простых людей... ниже
их!
Он не был порочен. При осуществлении всегда перевешивали отвращение к
своей затее и страх перед возможными последствиями. Только фантазия приняла
у него нездоровое направление. Когда дни недели один за другим ложились на
его жизнь свинцовой тяжестью, его начинали манить эти едкие раздражители. Из
воспоминаний о его приходах к Божене возникал своеобразный соблазн. Она
представлялась ему существом чудовищной низости, а его отношение к ней,
чувства, через которые он должен был тут пройти, жестоким культом
самопожертвования. Его манило оставить все, что обычно замыкало его: свое
привилегированное положение, мысли и чувства, которые ему прививали, все то,
что ничего ему не давало и подавляло его. Его манило самозабвенно убежать к
этой женщине, голым, ничем не прикрытым.
Это не было иначе, чем у молодых людей вообще. Будь Божена чиста и
красива и будь он тогда способен любить, он, может быть, кусал бы ее,
усиливал бы до боли и свое сладострастье. Ибо первая страсть взрослеющего
человека - это не любовь к одной, а ненависть ко всем. Чувство, что ты не
понят, и непонимание мира вовсе не сопровождают первую страсть, а суть ее
единственная неслучайная причина. А сама она - бегство, при котором быть
вдвоем значит быть в удвоенном одиночестве.
Почти каждая первая страсть длится недолго и оставляет горький осадок.
Она есть заблуждение, разочарование. Потом не понимаешь себя и не знаешь,
кого винить. Происходит это оттого, что люди в этой драме друг для друга
большей частью случайны - случайные попутчики по бегству. Успокоившись, они
друг друга уже не узнают. Они замечают друг в друге противоположности,
потому что уже не замечают общего.
У Терлеса это было иначе только потому, что он был один. Стареющая
униженная проститутка была не в силах раскрепостить его до конца. Однако она
была женщиной до такой степени, что как бы преждевременно вырвала на
поверхность какие-то части его души, которые, как зреющие зачатки, еще ждали
оплодотворяющего мгновения.
Отсюда-то и шли его странные мечтания и фантастические соблазны. Но
почти так же сильно хотелось ему порой броситься на землю и закричать от
отчаяния.

Божена все еще не обращала внимания на Терлеса. Казалось, она делала
это со злости, только чтобы его раздосадовать. Внезапно она прервала
разговор:
- Дайте мне денег, я схожу за чаем и за водкой. Терлес дал ей одну из
серебряных монет, которые
днем получил от матери. Божена взяла с подоконника спиртовку со
множеством вмятин и зажгла горелку; затем стала медленно и шаркающей
походкой спускаться по лестнице.
Байнеберг толкнул Терлеса.
- Почему ты такой скучный? Она подумает, что ты трусишь.
- Не втягивай меня, - попросил Терлес, - у меня нет настроения. Беседуй
с ней один. С чего это она, кстати, то и дело заговаривает о твоей матери?
- С тех пор как она знает мою фамилию, она утверждает, что служила у
моей тетки и знала мою мать. Отчасти это, по-видимому, правда, но отчасти