"Роберт Музиль. Душевные смуты воспитанника Терлеса" - читать интересную книгу автора

торопливыми пальцами искали дверную ручку.

Божена крестьянской девушкой приехала в большой город, где пошла в
прислуги и стала горничной.
Жилось ей сначала очень хорошо. Крестьянский облик, который она, как и
широкую, твердую походку, не совсем утратила, обеспечивал ей доверие хозяек,
любивших в этом запахе коровника, от нее как бы исходившем, ее простоту, и
любовь хозяев, ценивших этот аромат. Только, наверно, из каприза, да еще,
может быть, из-за недовольства и глухой тоски по страсти бросила она свою
удобную жизнь. Она стала официанткой, заболела, нашла пристанище в каком-то
элегантном борделе и постепенно, по мере того как распутная жизнь истощала
ее, снова покатилась в провинцию - все дальше и дальше.
Здесь наконец, где она уже много лет жила неподалеку от своей родной
деревни, она днем помогала в трактире, а вечерами читала дешевые романы,
курила папиросы и от случая к случаю принимала мужчин.
Она еще не стала совсем безобразна, но лицо ее было на диво лишено
всякой привлекательности, и она прямо-таки старалась еще сильней подчеркнуть
это своей повадкой. Она всячески показывала, что ей хорошо знакомы блеск и
суета высшего света, но что для нее это пройденный этап. Она любила
говорить, что ей на это, как и на себя, как и на все вообще, наплевать.
Несмотря на свою запущенность, она пользовалась поэтому известным уважением
у окрестных крестьянских сыновей. Они хоть и отплевывались, когда о ней
говорили, хоть и считали себя обязанными быть с ней еще грубее, чем с
другими девушками, но, в сущности, еще как гордились этой "окаянной девкой",
которая вышла из их среды и так сумела узнать изнанку мира. Хоть и
поодиночке и украдкой, а снова и снова приходили они побеседовать с ней. В
этом Божена находила какой-то остаток гордости, оправдание своей жизни. Но
еще, может быть, большее удовлетворение доставляли ей молодые господа из
училища. Перед ними она нарочно выставляла самые грубые и некрасивые свои
свойства, потому что те все равно, как она выражалась, приползут к ней.
Когда приятели вошли, она, как обычно, лежала на кровати, курила и
читала.
Еще стоя в дверях, Терлес жадными глазами вобрал в себя это зрелище.
- Бог ты мой, что за милые мальчики пожаловали! - встретила она
насмешливым возгласом вошедших, немного презрительно их оглядывая. - Никак
ты, барон? А что скажет мама по этому поводу?
Такое начало было в ее духе.
- Ну, хватит... - пробормотал Байнеберг и сел к ней на кровать. Терлес
сел в стороне; ему было досадно, что Божена не обращала на него внимания и
делала вид, будто не знает его.
Приходы к этой женщине стали в последнее время его единственной и
тайной радостью. К концу недели он уже волновался и не мог дождаться
воскресенья, когда он вечером будет красться к ней. Занимала его главным
образом эта необходимость красться. Если бы, например, тому пьяному малому у
трактира вздумалось погнаться за ним? Просто ради удовольствия всыпать
блудливому барчуку? Он не был труслив, но он знал, что тут он беззащитен.
Против этих кулачищ изящная шпага показалась ему насмешкой. А кроме того,
стыд и наказание, которых ему бы не миновать! Ему ничего не осталось бы, как
удрать или просить пощады. Или искать защиты у Божены. Эта мысль проняла его
насквозь. Вот оно самое! Только это! Ничего другого! Это страх, эта