"Альфред де Мюссе. Исповедь сына века" - читать интересную книгу автора

Для меня обладать женщиной означало любить ее, а я, только и думая о
женщинах, не верил больше в возможность настоящей любви.
Все эти страдания приводили меня словно в какое-то неистовство: то мне
хотелось бичевать себя, по примеру монахов, чтобы побороть свои
вожделения; то хотелось ринуться на улицу, в поля, не знаю сам куда,
броситься к ногам первой встречной женщины и поклясться ей в вечной любви.
Бог мне свидетель, я сделал тогда все на свете, чтобы развлечься и
исцелиться. Сначала, под влиянием той невольной мысли, что человеческое
общество - пристанище пороков и лицемерия, где все похоже на мою
любовницу, я решил проститься с ним и жить в уединении. Я снова стал
изучать науки, окунулся в историю, в произведения писателей древности, в
анатомию. В пятом этаже того же дома, где жил я, квартировал один очень
образованный старый немец, живший в полном одиночестве. Я не без труда
уговорил его обучить меня его родному языку, но, уж взявшись за дело,
бедняга ревностно отдался ему. Моя вечная рассеянность глубоко огорчала
его. Сколько раз, сидя со мной наедине под своей закопченной лампой, он с
терпеливым удивлением выжидал, глядя на меня и сложив руки поверх своей
книги, а я, углубившись в мои думы, не замечал в это время ни его
присутствия, ни его сострадания!
- Почтенный друг мой, все это бесполезно, - сказал я ему наконец, - но,
право, вы лучший из людей! Какую вы взяли на себя тяжкую задачу! Ничего не
поделаешь, придется вам предоставить меня моей судьбе. Мы тут ничем не
можем помочь, ни вы, ни я.
Не знаю, понял ли он, что я хотел этим сказать; он молча пожал мне
руку, и больше мы не занимались немецким языком.
Вскоре я почувствовал, что одиночество не только не исцеляет, а губит
меня, и совершенно изменил свой образ жизни. Я стал ездить за город,
носиться вскачь по лесам и охотиться; я фехтовал до изнеможения; я доводил
себя до того, что валился с ног от усталости. А после того, как весь день
изнурял себя до седьмого пота и скакал так, что дух захватывало, вечером я
добирался, пропахший порохом и конюшней, до своей постели, зарывался
головой в подушку, забивался под одеяло и кричал:
- Призрак, призрак! Неужели ты не устал? Наступит ли, наконец, ночь,
когда ты оставишь меня?
Но к чему были эти напрасные усилия? Одиночество отсылало меня к
природе, а природа - к любви. Когда я, бывало, стоял в анатомическом
театре на улице Обсерванс, окруженный трупами, и вытирал руки своим
окровавленным передником, сам бледный как смерть, задыхаясь от запаха
разложения, я невольно отворачивался, и перед моим мысленным взором
проплывали зеленеющие поля, душистые луга и задумчивая гармония вечера.
- Нет, - говорил я себе, - не наука меня утешит. Сколько бы я ни
погружался в эту мертвую природу, я сам погибну среди нее, как посиневший
утопленник в шкуре ободранного ягненка. Я не исцелюсь от моей молодости.
Надо жить там, где есть жизнь, а если умирать, так по крайней мере под
открытым небом.
Я уходил, брал верховую лошадь, углублялся в аллеи Севра и Шавиля,
ложился на цветущей лужайке в какой-нибудь уединенной долине. Увы! Все эти
рощи, все эти луга кричали мне:
- Чего ты здесь ищешь? Мы зелены, бедняжка, мы одеты в цвет надежды.
И я возвращался в город. Я блуждал по темным улицам; я глядел на все