"Альфред де Мюссе. Исповедь сына века" - читать интересную книгу автора

слушая о ее горестях, я забыл свои... Ее выдали замуж против воли. Она
долго боролась со своим чувством, но сожалеет лишь об одном - что ее
больше не любят. Мне показалось даже, что она до некоторой степени винит
себя в том, что не сумела удержать любовь своего возлюбленного и
легкомысленно вела себя по отношению к нему.
Облегчив передо мной душу, она умолкла, и в ней появилась какая-то
неуверенность. Видя это, я сказал ей:
- Нет, сударыня, не простой случай привел меня сегодня в Булонский лес.
Позвольте мне думать, что человеческие горести - рассеянные по свету
сестры, но что где-то есть добрый ангел, который порой преднамеренно
соединяет эти слабые, трепещущие руки, простираемые к небесам. Я встретил
вас, и вы позвали меня, а потому не раскаивайтесь в том, что открылись
мне, и, кто бы вас ни слушал, никогда не раскаивайтесь в ваших слезах.
Тайна, которую вы мне доверили, всего лишь слеза, пролитая вами, но она
запала мне в душу. Разрешите мне заходить к вам, и будем иногда страдать
вместе.
При этих словах я почувствовал к ней такую живую симпатию, что, не
подумав, я обнял ее; мне и в голову не пришло, что она может счесть себя
оскорбленной, а она, казалось, даже не заметила моего движения.
Глубокая тишина стояла в доме, где жила г-жа Левассер. Кто-то из
жильцов был болен, поэтому на мостовой перед домом настлали солому, и
экипажи бесшумно проезжали мимо. Я сидел подле нее, держал ее в своих
объятиях и предавался одному из наиболее сладостных душевных переживаний -
чувству разделенного горя.
Наша беседа продолжалась в самом дружески откровенном тоне. Она
поверяла мне свои страдания, я делился с ней моими и чувствовал, как среди
этих обоюдных горестных излияний возникала какая-то неизъяснимая отрада,
начинал звучать какой-то утоляющий скорбь голос, подобный чистому и
дивному аккорду, родившемуся из созвучия двух жалобных голосов.
Пока мы плакали вместе, я сидел, склонившись над г-жой Левассер, и мне
было видно только ее лицо. Когда же в минуту молчания я встал и отошел от
нее, то заметил, что во время нашего разговора она довольно высоко
оперлась носком о край камина, от чего платье соскользнуло и открыло всю
ногу. Мне показалось странным, что, увидев мое смущение, она нисколько не
изменила позы; я отошел на несколько шагов и отвернулся, желая дать ей
время поправить платье; она этого не сделала. Вернувшись к камину, я молча
стоял, прислонясь к нему, и смотрел на этот беспорядок, слишком
возмутительный, чтобы можно было его терпеть. Наконец я, встретясь с ней
глазами, ясно увидел, что она сама отлично все видит, и меня поразило
словно громом: я внезапно понял, что стал мишенью бесстыдства до такой
степени чудовищного, что само горе было для него только средством
возбуждения чувственности. Не говоря ни слова, я взялся за шляпу. Она
медленно опустила платье, я отвесил ей поклон и вышел из комнаты.



7


Вернувшись домой, я нашел посреди комнаты большой деревянный сундук.