"Айрис Мердок. Честный проигрыш" - читать интересную книгу автора

было быть несчастнее! Я мучился, пока она не умерла. О, это известие меня
обрадовало. Но даже и после я задним числом продолжал кликать на ее голову
всевозможные беды. Имеет такой субъект право на жизнь? Нет, не имеет. Но
дело не в этом. Мы знаем, что я не просился на свет, да? Это бесспорно. Так
почему же какая-то единица мироздания оказалась вдруг занята комком
смердящей плоти, облепляющей разве что для помойки годный интеллект? И
дураку понятно, что без этого комка было бы чище и спокойнее. Но вопрос вот
в чем: а проявило ли мироздание справедливость? И ответ: нет, не проявило.
Если меня призвали к жизни, я должен был получить что-то взамен. Не так ли?
Я вовсе не говорю о так называемом счастье. Позвольте заметить, счастье -
это еще один миф. Но зернышко смысла, маленькое, как жемчужинка или капля
росы, легкое, как пылинка, которую вы едва замечаете, когда она опускается к
вам на палец...
- Кормление голубей доведет вас до пситтакоза.
- Пситтакоз, мэм, получают от попугаев.
- Так считали раньше, поэтому и назвали его попугайной болезнью. Но
выяснилось, что им можно заразиться от любой птицы. И голуби очень активные
переносчики этой заразы.
- Надо же! - изумился Леонард. - Ну ладно. У меня уже есть артрит,
цистит, колит, фиброз, сенная лихорадка, хронический катар, варикозное
расширение вен и болезнь Меньера. Пусть теперь будет и пситтакоз. Вы,
разумеется, идете навестить дурно воспитанного, разболтанного и хамоватого
лодыря, приходящегося вам сыном. Не думаю, чтобы вы взяли на себя труд
преодолеть расстояние, отделяющее ваш богатый и благоуханный район от нашей
жалкой юдоли порока и горя только ради того, чтобы поговорить со мной. Я
спрашиваю себя, возможно ли такое, и отвечаю: нет, невозможно.
Залитый солнцем, Леонард восседал на деревянной скамейке во дворе
церкви Св. Луки. Палка была пристроена сбоку, почти пустой теперь мешок с
хлебными крошками притиснут к животу, обтянутому жилеткой. Вокруг него, на
скамейке и на земле, теснилось целое скопище сизых голубей. Резко взмывая
вверх, работая клювами, карабкаясь друг на друга, они, забыв о всяком
достоинстве, азартно дрались за крошки. Мягкие крылья беспрерывно били по
воздуху, твердые маленькие глазки таращились и поблескивали. Один голубь
взобрался к Леонарду на колени и клевал прямо из сумки. На плечах тоже
сидело по птице, и одна опустилась прямо на темя.
В отличие от сына Леонард был высок и тонок. Глаза водянистые, темные,
голова крупная, подбородок маленький. Круглая лысинка на макушке окружена
густым венчиком косматых белых волос. Лицо дряблое, обвисшее и как бы
склеенное из нескольких слоев мягких тканей, похожих на бледные грибовидные
наросты, почти не тронутые морщинами. Своих зубов у него не было, от
вставных он отказывался, а это не только губительно действовало на дикцию,
но и весьма странным образом изменяло наружность. В процессе разговора он
активно работал губами, вытягивая их вперед, а потом всасывая и обнажая
влажные красные десны, что превращало рот в подобие пытающегося вывернуться
наизнанку морского анемона. Одевался он по-старинному. Всегда носил жесткий
воротничок, жилет и часы на цепочке. Вид, однако, имел обтрепанный.
Хильда, уже и раньше видевшая сцену кормления голубей, стояла, наблюдая
за происходящим не без удовольствия. Однако в душе у нее был сумбур:
беспокойство о Питере соединялось с острым волнением, вызванным мыслями о
Морган. Она надеялась, что сумеет избежать встречи с Таллисом и, таким