"Айрис Мердок. Честный проигрыш" - читать интересную книгу автора

осознать, что гомосексуальность - вещь вполне нормальная. Саймон никогда не
стыдился своей ориентации, но ощущал ее как нечто странноватое, приносящее
удовольствие и, пожалуй, смешное, похожее на игру, без сомнения
эксцентричное и обреченное на тайну, смешки и бесконечное обсасывание в
узкой компании друзей с теми же вкусами. Никогда прежде ему не удавалось
взглянуть на нее как на возможный и абсолютно нормальный стиль жизни, то
есть так, как воспринимал ее Аксель. Вынужденно маскируясь, так как не
изжитые в обществе предрассудки все еще неизбежно требовали этого, Аксель
отказывался стать частью особого "гомосексуального мира", который он называл
не иначе как "это проклятое тайное сообщество".
Саймон приложил все усилия, чтобы расстаться с прежними манерами и
отказаться от того, что Аксель называл "нравами стаи". Но иногда он
чувствовал, что изменения коснулись только внешней стороны его поведения, и
горько корил себя за неискренность. Его приводили в смущение некоторые
порывы, которые он сам полагал теперь слишком фривольными. Размышления о
том, как относится к нему Аксель, донимали Саймона беспрестанно. Любовь
Акселя не вызывала сомнений. Но ведь вначале Аксель бесспорно полюбил
наперекор рассудку. Сохранялось ли это и до сих пор? Могло ли иметь значение
непонимание вопроса о балансе платежей? Был ли он в глазах Акселя глупцом?
Казался ли поверхностным, испорченным или, того хуже, вульгарным?
Язвительный свидетель первых стадий их романа как-то раз сообщил
Саймону: "Аксель сказал, что его восхищает твой тип вульгарности". Эта
услышанная от третьего лица реплика долго мучила Саймона, пока он вдруг не
сообразил, что она абсолютно немыслима в устах Акселя. Почему он не понял
этого сразу? Да потому, что сказанное очень напоминало его потаенные страхи.
За три года они ослабели, но не исчезли. Саймон по-прежнему был зажат и
неуверен в себе. "Какой ты ветреник, Саймон, - раздраженно воскликнул
однажды Аксель. - А это и недостойно, и некрасиво". Саймон вздрогнул,
сообразив, как часто в прошлом пытался играть на очаровании ветрености. (Ах
ты, вертихвостка ты этакая! - часто кричал в запале один из предшественников
Акселя, и Саймон с ложной скромностью опускал глазки долу.) Не могут ли
ветреность и легкомыслие привести его к роковой ошибке? Возможна ли эта
роковая ошибка? Временами его подмывало спросить все это у Акселя, но он
знал, что тот ему не ответит, так же как никогда не отвечал и на вновь и
вновь срывающийся с уст Саймона возглас: "Ты всегда будешь меня любить?" -
"Откуда я знаю?" - говорил в этих случаях Аксель.
"А я буду любить тебя всегда, до последнего дня моей жизни. Я отдался
тебе и всегда буду тебе верен. Я ликую, потому что ты есть, мы встретились,
я могу к тебе прикасаться, и мы живем в одном столетии. Я буду вечно молить
Бога, чтобы он наградил тебя за счастье, которое ты мне дал". Не в силах
сдерживаться, Саймон повторял это бесконечно, и слова превращались в
ликующий гимн их встрече с Акселем и радости востребованной любви. Аксель
слушал с улыбкой. Иногда говорил "прекрасно", или "хорошо, так и поступай",
или "значит, у нас все в порядке" и шутливо тянул его за волосы. Иногда
обрывал: "Заткнись, Саймон. Во всем этом ни капли смысла". Саймон не умел
разбираться в настроениях Акселя, не понимал, как и когда они сменяли друг
друга. Часто Аксель бывал беспричинно мрачен, а иногда, очень редко,
неожиданно разражался слезами, заставляя Саймона замирать от нежности и
тревоги. Мы так по-разному чувствуем жизнь, думал Саймон. Боже, какой это
ужас любить так сильно и все-таки не иметь возможности увидеть его изнутри.