"Айрис Мэрдок. Дикая роза" - читать интересную книгу автора

на севере Англии. А потом она поселилась в Лондоне, и Фанни, которая
всегда побаивалась ученых женщин, выказывала в обращении со своей
необыкновенной подругой и робость, и превосходство, а Хью она показалась
очень славной, очень неглупой, но очень смешной. Потом он увидел ее
другими глазами. Между той минутой, когда в темной, заставленной мебелью
квартире Эммы в Ноттинг-Хилле он в порыве внезапного озарения обнял ее с
глухим, вещим стоном, и той минутой, когда он, раздавленный мукой, уходил
от нее по длинному коридору, вместилось два года. Иногда ему казалось, что
только эти два года он и жил по-настоящему, а то, чем они начались и чем
кончились, было единственными его настоящими поступками.
Эмма так и не вышла замуж, и Хью с тех пор не встречался с нею, хотя
изредка, почему-то с почти одинаковыми промежутками, видел ее: издали на
каком-то приеме, в Национальной галерее, из окна автобуса. Слышал он о
ней, разумеется, много, поскольку она уже после их разрыва начала писать
детективные романы и прямо-таки прославилась. Благодаря этой неудобной
славе, не говоря уже о других причинах, ее образ оставался для него живым
и даже до жути сегодняшним. Располагал он и более тревожными сведениями -
о том, что где-то в таинственном лабиринте своего лондонского
существования с Эммой столкнулся Рэндл. Какое мнение друг о друге
сложилось у его сына и бывшей любовницы - этого Хью не знал. Он вообще
старался не думать на эту тему.
"Вот мы предаем ее тело земле. Земля земле, тлен тлену, прах праху".
Хью мысленно умолк. В сгустившейся внимательной тишине он услышал
ровный шорох дождя - на краткое мгновение каждому из присутствующих словно
приоткрылась тайна собственной смерти. Мертвые, они властно зовут за
собой. Однако в такие минуты мертвый беззащитен перед решительной
сплоченностью живых. Все это время Хью готов был думать о ком угодно,
только не о Фанни. Теперь, может быть в последний раз, он на мгновение
увидел ее как живую. Вот она сидит в постели в своей спальне, раскладывает
пасьянс на одеяле, а в сгибе ее руки, мурлыча, прикорнул ее кот Хэтфилд.
Вот она после ухода врача умоляюще смотрит снизу вверх на него, Хью,
надеясь и страшась услышать правду. И в те последние дни в Грэйхеллоке,
перед тем как ее увезли в Лондон, среди уколов и бреда, эти бесконечные
вопросы о ласточках. О господи, ласточки. Не забыли ли отворить двери на
сеновал, чтобы им было куда влететь? А вернутся ли ласточки, прилетят ли и
в этом году? Может, они больше никогда не прилетят? Они уже прилетели?
Прилетели? День за днем Хью отвечал ей, не кривя душой: нет, еще не
прилетели, еще не время, скоро прилетят. Но в тот день они опять не
прилетели, и бедную Фанни увезли в Лондон. Может быть, ему нужно было
солгать ей, сказать, что прилетели?
Как разжались умирающие пальцы... Хью вздрогнул - это Энн взяла его под
локоть. Она что-то говорила ему. Все кончилось. Он видел, как гроб
толчками опустился в яму с водой, слышал, как упали на него комья земли.
Все кончилось. Он повернулся на негнущихся ногах, и Энн медленно повела
его в сторону тихо заколыхавшейся толпы. Священник, совершавший обряд,
что-то шепнул ему, он не расслышал. Подошел Дуглас Свон и взял его под
руку с другой стороны. Он старик, и его уводят. Это он почувствовал в
мягком прикосновении Энн, в поклонах и сочувственных, любопытных взглядах
редеющей толпы. Он, шаркая, шел по дорожке, уже видя впереди ворота
кладбища, ряды машин за воротами. Еще минута-другая, и он возвратится в