"Айрис Мэрдок. Дикая роза" - читать интересную книгу автора

искусства, и от большой семейной коллекции, что не было смысла спрашивать
себя, не ради ли картин он женился, а к тому времени, когда картины
перешли к сварливому брату и собрание было распродано, Хью уже и не
хотелось его сохранить. Вот только Тинторетто. Это сокровище ему всегда
хотелось иметь у себя, и желание его исполнилось, поскольку Тинторетто
достался Фанни. Может быть, он и в самом деле женился ради Тинторетто, как
ему виделось порою в путаных снах, когда бедная его жена каким-то образом
отождествлялась с этой картиной.
"Подлинно, человек ходит подобно призраку; напрасно он суетится,
собирает и не знает, кому достанется то".
Хью надеялся, что завещание Фанни не слишком огорчит детей. Она
отказала все ему, а им ничего, это было так похоже на нее, и, между
прочим, совершенно правильно. Однако Рэндл не скрыл своего недовольства,
когда Хью оплатил проезд Пенни Грэма в Англию, как будто это уже его,
Рэндла, деньги пустили по ветру. Хью надеялся, что обойдется без
неприятных словопрений. Правда, и Саре и Рэндлу деньги нужны: Саре - чтобы
кормить свое разрастающееся потомство, Рэндлу-чтобы обрести свободу.
Розарий, детище Рэндла, все еще приносил доход, но Рэндл уже не вкладывал
в него сердца: одному богу ведомо, куда оно теперь унеслось, это его
сугубо летучее сердце. Хью подумалось, что, пожалуй, оно и к лучшему, что
сын его не богат, вернее, еще не богат. Они могут подождать, и он и Сара,
подождать того, что осталось от состояния Фанни.
Теперь уже недолго. Старость, которая в более молодые годы маячила
где-то в голубой дымке, как край умиротворенной мудрости, как полотна
позднего Тициана, заполненные огромными, печальными, поверженными
фигурами, теперь, когда он стоял на ее пороге, сулила в лучшем случае
забывчивость, раздражительность, унизительные немощи: ревматизм,
несварение желудка, ватные ноги, глухоту, непрерывный звон в ушах. На
пороге старости - так он теперь думал о себе изо дня в день. Вообразить
себя уже переступившим этот порог значило бы признать реальность смерти, а
на это он все еще не был способен. Фанни - та не признала ее до самого
конца, и, как было известно Хью, ее духовник священник Дуглас Свон, много
раз посещавший ее, так и не решился навести разговор на состояние ее души.
Фанни просто недоступно было сознание, что все люди смертны, и в этом
смысле к его большому горю даже примешивалась какая-то неловкость за нее.
"Если ты обличениями будешь наказывать человека за грехи, то
рассыпается, как от моли, краса его".
Его-то краса, сколько ее ни было, несомненно, рассыпалась за последние
годы. Некоторые его сверстники сохранились лучше, подумал он и посмотрел
на своего старого друга и соперника Хамфри Финча. Вот у него, например,
хоть волосы остались. Хамфри стоял под зонтом в почтительной позе, важно
склонив свою завидную голову с густой белой гривой, устремив задумчивый
взгляд на внука Хью. Хамфри был яркий человек, а Хью скучный; и, хотя
карьера Хамфри безвременно оборвалась после одного эпизода в Марракеше, на
который даже Британская дипломатическая служба, столь терпимая ко всяким
причудам, не могла посмотреть сквозь пальцы, Хью до сих пор считал, что из
них двоих Хамфри оказался удачливее. Сам он, после того как решил или,
вернее, убедился, что художника из него не выйдет, сделал карьеру на
гражданской службе, если не головокружительную, то, во всяком случае,
безупречную, такую, что могла даже считаться выдающейся. Уходя в отставку,