"Валентина Михайловна Мухина-Петринская. На Вечном Пороге" - читать интересную книгу автора

специальности, ища, где полегче. Год назад он выпросил у начальника
гидростроя Сперанского место кладовщика и как будто доволен - относительно,
конечно. Князь дал честное слово, что, если его будет "поманывать", он
предупредит начальника и тот его переведет на другое место.
- И начальник ему поверил? - удивился я.
- Поверил.
Бетонщицы мне понравились. Я уже знал, как тяжел их труд и как нелегко
сохранить жизнелюбие и незлобивость. Отмахиваясь от задиравших их парней,
они рассказали мне о себе. Обе - с Каспия, завербованные, одну звали Анна
Кузьминична, другую - Нюрка. Обе одинокие, то есть незамужние. Теперь я их
знаю уже два года, но так и не понял, почему одна Анна, да еще Кузьминична,
а другая Нюрка. Обе одних лет, работают в одной бригаде, живут в одном
общежитии. Загадка!
Они стали расспрашивать меня: кто, откуда, куда и зачем. Я сказал, что
еду к отцу. Они сразу заинтересовались - кто отец? Они были с гидростроя и,
наверное, знали отца. С замиранием сердца я сказал:
- Плотник он... Михаил Харитонович Нестеров.
У парней улыбки как водой смыло. Все сразу замолчали и уставились на
меня во все глаза. Нюрка даже побледнела. Анна Кузьминична, всплеснув
руками, стала изо всех сил тарабанить в оконце кабины. Король остановил
машину и обернулся:
- Тебе чего, в кусты, что ли, понадобилось?
- Знаешь, кого везешь? - крикнула Анна Кузьминична. - Сын Михаила
Харитоновича!!!
Шофер выскочил из кабины и тоже уставился на меня. Все так на меня
смотрели, что я сконфузился и повесил голову. Конечно, хорош сын, который
столько лет не хотел знать отца. Они же не могли знать, как было на самом
деле.
Первым опомнился Гусач. Он приказал Князю лезть в кузов, а мне
пересаживаться в кабину. Я было запротестовал, но женщины стали меня
уговаривать, как больного: "Иди, Мишенька, иди!" Нюрка даже по голове меня
погладила. Пришлось зачем-то пересесть в кабину. Там не так трясло и
подкидывало, но я разозлился и молчал. Зиновий Гусач тоже вначале будто
лишился языка. Он яростно вертел баранку, искоса поглядывал на меня зеленым
глазом. Лицо его посуровело, желваки даже ходили.
Солнце тем временем зашло, но почти не стемнело - здесь стояли белые
ночи. Только тайга окуталась сумерками, и на дорогу повеяло сыростью и
прелью, да сильнее запахло хвоей.
Дорога летела по сопкам, по горам, иногда в неярком, как бы притушенном
пучке света от фар перебегали дорогу какие-то мохнатые зверьки.
- Есть не хочешь? - спросил Зиновий.
- Спасибо, не хочу.
Он засопел и первый раз прямо взглянул мне в лицо. Почувствовав в нем
друга, я заговорил. Желание оправдаться заставило меня рассказать про
Пелагею Спиридоновну, про то, как мне не передали письмо.
- Самое простое дело! Из заключения вот тоже ребятам не передают
письма, чтоб разговоров лишних не было. А заведующая детдомом напишет
матери: не надо травмировать детскую душу. А то не поймет, какая радость
ребенку письмо отца. Видел я...
Мне отчаянно хотелось спросить про отца, но я почему-то не решался и