"Валентина Михайловна Мухина-Петринская. На Вечном Пороге" - читать интересную книгу автора

почти физически ощутил в руках сварочный аппарат. Завтра я пойду к
Сперанскому и попрошу, чтоб он поставил меня на работу. По-мальчишески
хотелось похвалиться своим умением. В мостоотряде приходили любоваться, как
я кладу шов. Тут мне стало стыдно своего тщеславия, и я пошел в дом.
Странное ощущение радости охватило меня, когда я открыл дверь. В доме
была одна большая комната, не считая холодных сеней и кладовой. Бревенчатые
стены тщательно проконопачены мохом и паклей. Некрашеный дощатый потолок
успел потемнеть. Шведская печь делила просторную эту комнату как бы на две
части. В первой был прочный кухонный стол, ничем не накрытый, тщательно, до
желтизны, выскобленный, самодельный буфет для посуды, полка закрыта чистой
ситцевой занавеской, табуреты и деревообделочный станок.
Я прошел дальше и огляделся с тревожным и жадным любопытством, словно
вопрошал эту незнакомую комнату - кто есть мой отец? Вся мебель была сделана
добротно, изящно, с любовью к дереву; отец как бы выявлял его скрытую
красоту. Чувствовался почерк в работе. Так у нас в мостоотряде угадывали по
сварочному шву, кто его делал. Потребности хозяина были скромны и суровы.
Вместо кровати - низкий топчан, накрытый шерстяным одеялом, подушка в
ситцевой наволочке. Вместо ковра - на стене и на полу огромные медвежьи
шкуры.
Новая металлическая кровать, очевидно недавно купленная (для меня, что
ли?), сложенная стояла в углу вместе с сеткой. У окна письменный стол, на
нем чернильный прибор - олень, осторожно трогающий копытом чернильницу.
Неужели тоже сам сделал?
Увидев книги, я, как всегда, забыл обо всем остальном. Вот от кого я
унаследовал любовь к чтению - от отца. Стеллаж занимает всю стену от пола до
потолка. Не по случаю были куплены эти книги, а любовно подобраны. Полное
собрание сочинений Мамина-Сибиряка издания 1916 года, приложение к "Ниве".
Интересно, где отец достал его? От букиниста здесь еще были сочинения
Леонида Андреева, Ивана Бунина, какого-то Мережковского. На другой полке
Пришвин, Паустовский, Леонов, Федин, Куприн, Достоевский. Я пожалел, что нет
моих любимых Стивенсона и Уэллса.
Отдельно стопочкой лежало несколько любовно обернутых в прозрачную
бумагу томиков. С интересом развернул я их, почему-то подумав, что
обязательно увижу "Судьбу человека" Шолохова и стихи Твардовского. Так и
оказалось.
На нижних полках лежали аккуратно сложенные пачка "Известий" и журналы
"Новый мир", "Природа".
Выбрав несколько журналов, я сел на топчан и задумался, но мысли
путались, начинала болеть голова. Сказывались дорожная усталость, бессонная
ночь, тревога и нервное напряжение. Мне захотелось прилечь. Едва коснулась
голова подушки, - я заснул крепчайшим сном.
Проснулся от звука шагов... кто-то тяжелый осторожно передвигался по
комнате. Я сразу все вспомнил и вскочил с топчана - заспанный, с
всклокоченными волосами. На меня молча и растерян-316
но смотрел, опустив руки, могучего телосложения человек. В один миг я
охватил взглядом и эти широкие плечи, и густые русые волосы, и светло-серые
глаза, и уже совсем русский нос "картошкой", и то, как человек этот был
одет - рабочие брюки и джемпер, и даже увидел, какие башмаки на нем. Это был
мой отец, и больше он никем не мог быть, как моим отцом. И я первый шагнул к
нему, чтоб обнять...