"Валентина Михайловна Мухина-Петринская. Когда я была маленькой " - читать интересную книгу автора

Кондратьевна, преподавала французский язык в гимназии. Там она и обратила
внимание на Лелю. Софья Кондратьевна восхищалась Лелиными способностями,
красотой, волосами. Она учила Лелю играть на рояле, следила за ее успехами
во французском языке, давала читать книги из своей библиотеки.
Единственный сын Танаисовых с детства мечтал стать архитектором. Он
иногда шутил, что отец уже построил все маяки и потому ему остается
возводить здания. Но Косте не пришлось строить. Только он закончил
политехнический институт, как началась империалистическая война, и он пошел
на фронт защищать "веру, царя и отечество". Всю войну он прошел офицером, а
в январе семнадцатого года его ранили где-то в Галиции, очень тяжело. После
госпиталя он приехал домой на поправку. Уже тогда, в ноябре, начались их
споры с тетей Лелей.
Константин был старше Лели года на три. Они с детства очень привязались
друг к другу. Даже разность убеждений не пошатнула этой детской любви, но
теперь они при каждой встрече спорили.
Костю угнетала "братоубийственная бойня". Он говорил, что прежде всего
надо сделать хорошими самих себя, а пока люди плохие, при любом строе будет
плохо. Тетя Леля пожимала плечами: "Ты идеалист!"
Очень они разные были, Костя и Леля, и все же глубоко любили друг
друга. Мне это известно больше, чем кому-либо, потому что они просто
замучили меня, гоняя с записками друг к другу.
Помню вечер осенью восемнадцатого года... Мы сидели в угловой комнате
просторного одноэтажного дома Танаисовых.
Софья Кондратьевна, постаревшая, обрюзгшая, седая, в шелковом
фиолетовом платье, сидела у раскрытого беккеровского рояля, но не играла, а
так - пробежит иногда по клавишам. Она настороженно прислушивалась к спору
сына с Лелей. Я прикорнула на стареньком диване рядом с тетей, и спать-то
мне хотелось, и страсть как было любопытно наблюдать за всеми. Константин, в
белой сорочке с отложным воротником "апаш", еще бледный после ранения,
ходил, чуть прихрамывая, по ковру (бедро у него все гноилось).
Костя был очень хорош собой: русый, черноглазый, со смелым разлетом
темных бровей на высоком выпуклом лбу.
В тот вечер, впрочем, он выглядел неважно, уж очень расстроился днем. В
городе была объявлена регистрация бывших офицеров, и Костя боялся.
- Ведь я только случайно не сделался жертвой солдатского самосуда,
рассказывал он, по привычке чуть морщась. - Октябрьская революция застала
меня в госпитале. Товарищи по полку рассказывали, как с них срывали погоны.
- А они бы предложили свой опыт и знания большевикам, вот как генерал
Бонч-Бруевич, никто бы им и слова плохого не сказал, - запальчиво
воскликнула Леля. - Я от брата знаю, что многих царских офицеров принимали в
Красную гвардию на честное слово. И те верно служили народу.
- Только не в провинции, - махнул рукой Костя, - здесь опасно нос
высунуть из дома, того и гляди, тебя прикончат. А за что? Меня-то за что? И
он продолжал удрученно: - Не думай, что я за царя или за Временное
правительство. Нет. Правящие классы России допустили по отношению к народу
слишком много жестокого и несправедливого, за что они теперь и
расплачиваются. Но я думаю, что вряд ли будет лучше, когда шагнут из грязи
да в князи. Купец сменил дворянина, стало еще хуже.
- Мы делаем революцию не для того, чтобы кто-то там шагал из грязи в
князи, а для того, чтобы князей не было, - твердо отчеканила девушка.