"Борис Можаев. В Солдатове у Лозового" - читать интересную книгу автора

Тот прикрывается ладонью и смеется:
- Волк дурак, что ли? Наверно, понимает, что за овечку платить надо! -
И уже другим тоном спрашивает у председателя: - В отаре Абдоня был? Говорят,
двойняшек у него много?
- Тебя хочет обогнать, - Лозовой хитровато щурится и что-то шепчет на
ухо Ракимаш.
Та говорит Жасеину, и оба качают головой:
- О-о, много! У нас тоже хорошо.
- Они прогрессивку получают за каждого сверхпланового ягненка. Вот и
соревнуются, так сказать, - поясняет мне Лозовой.
Мы вышли из дома и стали прощаться с хозяевами отары.
- Скоро у тебя будет овец, что у Тойбазара, - говорит Лозовой Жасеину,
указывая на разбредшееся по дальнему увалу стадо.
- О, конечно! Я теперь бай. - Жасеин весело машет нам на прощание
рукой.
- Тойбазар - бывший богач. Имел столько овец, что их никто сосчитать не
мог. Загонит их в лог и смотрит: полон лог, значит, овцы все. Вы знаете,
сколько скота сдает американец Гарст? - неожиданно спросил он меня. Четыре
тысячи голов в год. А мы всем районом не сдаем столько. Но подождите! - он
поднял хлыст и погрозил кому-то. - Мы только начинаем. Вот приезжайте лет
через десять. Мы, пожалуй, потягаемся с Гарстом. Главное, мы развязали руки
колхозникам. И дело пошло, овец в два раза больше стало - восемь тысяч штук.
Или вон кони! - он указал на ложбину за рекой Нарымом, где пасся табун. -
Раньше на сто пятьдесят лошадей было четыре табунщика, заведующий фермой да
учетчик. А теперь четыреста пятьдесят лошадей - и всего один табунщик с
помощником. И справляются, да еще как! Зато и получают девять рублей с
головы. А если вырастят по восемьдесят жеребят на сто маток, получают в
награду по коню. Живем!
Он отпустил поводья, привстал на стременах и помчался по дороге.
Мы выехали в Нарымскую долину, резко вытянутую с востока на запад,
окаймленную с юга зубчатой стеной белков, сухо и резко сверкающих на солнце.
Вся долина была четко разделена, словно ударом кнута, на две половины -
зеленую и черную. Зеленая полоса уходила к южным предгорьям и стушевывалась
в синеватой дымке где-то возле белков; черная, глянцевито лоснящаяся на
солнце, лениво горбилась, уплывала крупными валами к селу Солдатову. На
самой границе этих чуждых друг другу цветовых стихий мы остановились.
- Что это за рубеж?
- Граница наших земель, - ответил Лозовой. - Зеленые - совхозные поля,
черные - наши.
Поначалу я принял зеленя за всходы яровой пшеницы, но потом по сухому
белесоватому блеску стеблей, по их жаловидным концам понял, что это - овсюг,
самый коварный сорняк.
- Вот к чему ведет не в меру ранний посев пшеницы по холоду, - сказал
Лозовой. - Пшеница еще спит, а овсюг прет; ему хоть бы что. По-хорошему -
это поле лущить и пересевать надо.
Несколько минут мы ехали молча.
- Черт возьми! - возмущенно воскликнул Лозовой. - И ведь знают же, что
нельзя сеять по холоду. И все-таки сеют. А почему? Чтобы отрапортовать: в
этом году сев закончился на десять дней раньше, чем в прошлом. И так каждый
год. И если считать по этим газетным рапортам, то теперь сев должен