"Борис Андреевич Можаев. Старица Прошкина" - читать интересную книгу автора

Она поставила вскипевший чугунок на стол, достала откуда-то из-под
стола два граненых стакана. Они так густо запылились, что пролежали
нетронутыми, должно быть, не менее года. Сначала она обтерла их пальцем,
потом грязной отымалкой, висевшей возле шестка, наконец сильно дунула в
каждый и поставила на стол.
- Я сама из кружки пью. Гостей у меня не бывает, разве что Анна
Ивановна приедет раз в году, сено купит. А медок у меня свежий, сотовый.
Пей, родимый, пей.
Мед она принесла в глиняной чашке, поверху лежали две маленьких
лопаточки, вытесанных из лутошки. Сама пить не стала; все глядела своими
блеклыми, немигающими глазками куда-то себе под ноги; так же высоко
вздернуты были ее недвижные брови, и печать мучительного недоумения лежала
на лице ее.
- Отца у меня в японскую убили, мать умерла... Мне восемь лет было. Как
сейчас помню - были мы в работах у помещицы Бекмуратовой, луга убирали. День
был жаркий, тихий. Мы, ребятишки, копны возили, а мужики стога метали. У
барыни порядок был строгий: что ни стог, то десять возов. Бывало, навьют
его, - стоит что колокольня. Когда вершили, мужики навильники вдвоем
подымали; и то, если ветерок, качались, как пьяные. Высокие стога ставили! А
вершить мать мою сажали. Она и сено принимала хорошо, и утаптывала, и
вершила ровно. Стог, бывало, поставит, как зализанный. "Ну, Федора, в тебе
добрый мужик пропал", - смеялись, бывало, над нею. И пришла к ней смерть
через ремесло... Видать, уж жребий у нас такой. Свершила она стог, стала
приметины привязывать. Ну и поскользнись... Схватилась за приметину да
вместе с ней и полетела вниз головой, так обземь головой и ударилась. Сухо
было. Земля на лугах как камень. Принесли воды из бочага, брызнули ей на
лицо, думали, очнется. Она было и глаза открыла. Смотрит на меня. А я тут,
возле нее, на коленях сижу и реву. И подружка ее, баба Ульяна, рядом со мной
стоит и плачет. "Аленка, - говорит ей мать, - возьми у меня девку..." Да с
теми словами и отошла. Заметалась, забилась, и кровь изо рта ручьем. Так вот
и осталась я сиротой.
И стала мне Алена второй матерью. Я и звала ее - мать Ульяна. Была она
батрачкой вечной, бездомной, прижилась у барыни. И я с ней осталась. Барыня
птицу любила, были у нее и гуси, и утки, и канки. Луга рядом, озера.
Простору много. Стала я с Ульяной работать на птичнике. Такая сила одних
курей была - больше тыщи. А барыня строгая! Бывало, придет, сама курей
кормит или смотрит, что даем. И чем их только не кормили! И мелом толченым,
и рыбой. Бывало, одной селедки бочками возили. Разварят ее в котле - вонь на
всю кухню. А я малая да глупая. Раз и насыпала песку в котел. Барыня как
затопает ногами, как закрычит на меня: "Марш под печь!" Я и поползла под
печь вместе с курятами. Так и прозвали меня - Анюткой-подпечницей. И мать
Ульяну прогнали с птичника из-за меня. Устроилась она к каменщикам в
артель - известь затворивать да воду подносила. А я все печникам глину
месила. Перепачкаюсь по самый пупок. "Эй, подпечница! Опять подол подмочила.
Смотри, замуж не возьмут!" Я была легкой на ноги. Начнем глину месить - ни
один мужик за мной угнаться не мог, выдыхались. Работала весело. Я и
мастерство шутя переняла. Вот те и подпечница! Иному печнику не уступала.
Может, я бы и семьей рано обзавелась, да тут война... Революция. И барыня
сбежала, и поместье растащили. В голодную пору мы с Ульяной на конезавод
поступили. Совсем обессилели. Мать Ульяна воду лошадям носила. Так и померла