"Борис Можаев. Рассказы" - читать интересную книгу автора

совершенно недвижим, и я часто делаю с него наброски. Не раз я просил его
снять малахай и шубу.
- А зачем? Шуба-то при мне дух удерживает... - возражал он с
расстановкой, словно боясь выпустить из себя этого живого духа.
Сам Ольгин располагается в конторе лесничества, такой же просторной и
голой избе, стоящей неподалеку. В отличие от отца, он разговорчив и
любопытен. По вечерам, когда мы с ним варим на костре неизменную уху из
ленка или хариуса, он любит пофилософствовать. В его рассуждениях о тайге
есть что-то унаследованное от старых поверий лесовиков. Лес ему заменял и
семью, и друзей, и жилье.
- Врос я в тайгу, - говаривал он часто, мечтательно вглядываясь в
темные чащобы. - Меня отсюда ничем не выдернешь, разве что подрубить
можно... Да и то корни в земле останутся.
В такие минуты его синие, как лесной воздух, глаза наполнялись светлой
задумчивой грустью; глядя на них, я вспоминаю врубелевского Пана.
Однажды, подавшись ко мне, он произнес со значительным выражением:
- Она, тайга-то матушка, свою душу имеет, да не каждому открывает ее.
Любить надо.
- А наука? - возразил я.
- Что наука? Наука без любви - что посох слепому: пройти пройдешь, а
ничего не увидишь.
Широкоплечий, высокий, в синей косоворотке, ладно облегавшей его
костистую фигуру, он выглядел молодцевато для своих шестидесяти лет.
Бороду он брил, оставляя короткие, чуть седеющие усы. В эту глухую сторону
мало находится образованных охотников на лесничество, и поэтому его,
бывшего лесника, подучившегося на курсах, назначили лесничим. Свое лесное
хозяйство в полтора миллиона гектаров он исходил вдоль и поперек, он
сжился с лесом, и от него самого веет этой неизбывной лесной силой.
Каждый вечер он спрашивал меня одно и то же:
- Видались с учеными-то?
- Видался.
- Ну и как?
- Вареньем угощали.
- Кто ж, сама, поди?
- Она.
- Обходительная дамочка.
В один из таких вечеров мы сидели у костра, возле самой избы. Перед
нами на "козелке" висел прокопченный котел, похожий на большой булыжник. В
двадцати шагах от нас лесная опушка. Оттуда из-за могучего кедра
выглядывал амбарушко на сваях, называемый по-удэгейски - цзали. Солнце еще
цеплялось за макушки кедров и ясеней. Легкий синеватый парок поднимался от
сочной лесной поросли. Вечерние тени подползали к нам все ближе от опушки
и волокли за собой горьковатый запах коры бархатного дерева и острый,
свежий дух грибной сырости.
Ольгин где-то мимоходом подбил пару крохалей и теперь варил их в котле
целиком, словно карасей. Впрочем, у него все варится на один манер: и уха,
и суп, и каша; сначала в котел наливается вода, потом все остальное разом.
Четыре рослые собаки крутились возле костра, огрызаясь и повизгивая.
- Узнали, что пишет сам-то? - допытывался Ольгин.
- Про Бохай пишет. Царство такое было в здешних краях, да погибло