"Борис Можаев. Рассказы" - читать интересную книгу автора

бродячих сюжетов! Есть бродячие литераторы, которые оболванивают народное
творчество, подделывают друг под друга.
- Ну, по отдельным недобросовестным литераторам не следует делать столь
широкие обобщения, - пренебрежительно усмехнулся Полушкин. - Если они
умеют подделываться под известные образцы, то ничего вольготнее не было бы
для них, когда вообще отрицались бы всяческие каноны и писали бы кто во
что горазд. А что касается определенного сходства в сказках различных
народностей, то ведь на самом деле богатые не пестовали бедных, и потом,
жили на свете и муллы, и баи, и шаманы... И кажется, благодетелями они не
были. Так что не следует из-за них отвергать законы и строгость формы.
Таким наскоком даже и не поколеблешь незыблемость сюжета.
- Опять незыблемость, закон! Да на что рассчитана эта незыблемость? -
спрашивал я. - Уж если вводят в обиход эти всяческие каноны и рьяно
ограждают, то, разумеется, делают это не ради высоких идеалов искусства, а
прежде всего потому, что за этими канонами живется спокойнее - не надо
думать, рисковать не надо. Нет, я враг всяких канонов и всяческой
незыблемости.
- На самом деле всяких?
- Да, на самом деле.
- А как же быть с такими явлениями, как пропорции человеческого тела,
музыкальный и речевой ритмы, цвета спектра? Ведь это тоже каноны, на
которых строится скульптура, музыка, поэзия, живопись.
Полушкин, видимо, решил, что поставил точку; он спокойно и насмешливо
смотрел на меня.
- Передовым художникам современности давно уже тесно в них; они скинули
эти изначальные каноны, как платье, из которого выросли...
- И перешли от изображения человека к намазыванию ржавых пятен на холст
да лепке косталышек, - перебил меня Полушкин.
- Чтобы судить об искусстве, мало знать анатомию или законы спектра.
Надо иметь еще хотя бы вкус.
- Где уж нам, дуракам, чай пить!
Полушкин отвернулся и демонстративно замолчал. Нина тоже молчала, -
видно, растерялась от неожиданного оборота в споре. Наступила неловкая
минута.
- А вы не пробовали арбузы с медом? - наконец спросила меня Нина. -
Ананас напоминают... Стасик очень любит.
Я вопросительно посмотрел на нее. И вдруг она смутилась - то ли от
неуместности сказанного, то ли от чего другого. Мне почему-то стало жаль
ее. Так и не ответив ей ничего, я распрощался и ушел.


Живу я по-прежнему в просторной ольгинской избе; ем прямо из котла уху
да кашу, запиваю обед мутно-желтой медовухой, сплю на полу на медвежьих
шкурах. Вся мебель в избе состоит из двух скамеек и стола да еще
деревянной кровати, стоящей в простенке за печкой. На кровати и днем и
ночью лежит дед Николай, тугой на уши, и, видать, оттого крайне
немногословный. Лежит он в шубе, в валенках и в малахае. Впрочем, иногда
он встает, проходит на крыльцо и греется на солнышке, не снимая ни шубы,
ни малахая. Он подолгу смотрит в одну точку, тихо шевелит губами, и мне
порой кажется, что он шепчет старые длинные молитвы. В такой позе он