"Борис Можаев. Рассказы" - читать интересную книгу автора

с надеждой - найти в удэгейском фольклоре предания о былом приобщении
племен к древней цивилизации бохайцев, следы, которые позволили бы судить
об удэгейцах и других малых здешних народностях, как об осколках погибшего
Бохайского царства. Но, просмотрев несколько десятков записей, он махнул
рукой: "Родовщина!" - и потерял всякий интерес к фольклору.
Зато с Ниной у нас вырабатывалось нечто вроде фольклорного
сотрудничества; она вычитывала мне про всяческих чудищ: "Зубы у него
большие, язык острый, как шило, на лице шерсть черная, на руках когти
медвежьи. А зовут его Кугомни. Летает он по воздуху, кровью питается". Я
изощряюсь и набрасываю чудовище на медвежьих лапах, с крыльями комара. Или
рисую летящую жабу с чертами лица старой карги, а то говорящую рыбу -
кальму, похожую на Нину. Все это забавляло ее: она по-детски смеялась,
запрокидывая голову, и потом аккуратно складывала рисунки в свои тетради.
Как-то после обеда Нина читала нам новые записи сказок. Мы втроем
сидели на огороде в клетушке, густо обросшей диким виноградом: здесь в
тени на глиняном прохладном полу было райское убежище от знойного
августовского полдня. Тыхей принес нам мелкие, но спелые арбузы; Полушкин
время от времени нарезал длинным столовым ножом тоненькие ломтики и
складывал их на деревянный кружок.
Каждую запись Нина начинала одними и теми же унылыми протяжными звуками
"аннана-аннана", что значило давным-давно. Как правило, каждая сказка не
имела строгого сюжетного развития, а складывалась из множества случайных
встреч, похождений, единоборств. В каждой сказке кто-то с кем-то
состязался, - сильный сильного пробовал, - и кончалось все это тем, что
победитель либо обдирал шкуру с убитого, если это был зверь, либо отбирал
имущество у побежденного. Но зато как много было в них мудрых поучений,
какие оригинальные образы, столько красок и воображения!
- Как это ни странно, - сказал Полушкин, - но эти народные сказки
являются пока лишь материалом для народных сказок. Все, что вы читаете, -
лишь наброски, этюды для будущих картин. Они ждут своего
художника-сказителя, который приведет эти бесчисленные единоборства и
похождения к единой мысли, придаст им строгую форму, законченность, и
только тогда мы сможем почувствовать красоту народного творчества.
- Ну, уж извините! - резко возразил я. - Почему это непроизвольность
народного творчества вы хотите подогнать под колодку определенного
образца, хорошо известного вам? Разве от того, что вы придадите сказке
вашу законную систему развития сюжета, она выиграет в оригинальности?
- Но ведь нельзя сумбур или, как вы говорите, непроизвольность выдавать
за оригинальность, - осторожно возразила Нина. - Ведь согласитесь, есть же
определенные законы сюжета: завязка, развязка, там, кульминация, которые
незачем нарушать.
- Закон сюжета, строгость формы!.. Да поймите же - все это
относительные понятия; реалисты под ними разумеют одно, модернисты -
другое, а удэгейские сказочники - третье. А у нас читаешь, так сказать,
народные сказки в обработке иных сочинителей: осетинские, тувинские,
якутские, - и все на один манер сказываются, похожи, как башмаки с одной
колодки. И там и тут богатый притесняет бедного, и там и тут бедняки
обманывают богатого; вся разница лишь в том, что у одних мулла, у других
бай, у третьих шаман. В литературе же находятся умные люди, которые
обобщают все это и делают мудрый вывод о бродячих сюжетах. Нет никаких