"Борис Можаев. Мужики и бабы" - читать интересную книгу автора

соседей поехал на полдни домой, то и ее уволь... Все, кончено! Отработала.
Стеганешь - поперек поля пойдет, все борозды перетопчет. Уж на что отец
Надеждин, Василий Трофимович, силен - не мужик, а колода свилистая, и тот
плюнул. Приехал к ним в Тиханово на помощь. Ну и пахал на Веселке...
Кто-то из соседей домой подался, она и увидела. И пошла крестить вдоль и
поперек. Всю картину ему выписала, затаскала мужика. Черт, говорит, а не
кобыла.
Когда в семнадцатом году под осень был призыв лошадей на войну,
свекровь с радостью отправила Веселку на комиссию: авось возьмут. Кобыла
видная. За такие стати казна хорошие деньги платила.
Надежда гоняла ее в Пугасово. А потом рассказывала: "Комиссия была на
площади, перед волостным управлением. Стол вынесли перед крыльцом... За
столом все военные: полковники всякие да подполковники... Все в полетах,
шнурки плетеные через плечо пропущены. Усатые, бородатые... А вокруг
солдаты. Ну, народу, народу - пушкой не пробьешь. Вот записали нас в
очередь с лошадьми. Выкликают и меня. Я веду ее через площадь. А кобыла
моя все в дубошки. Она столько народу и не видала. Как даст свечку!
Завьется - вон куда! А я повод за конец взяла. Куда ты, думаю, денешься? А
эти военные со всех сторон кричат: "Возьмите лошадь у женщины! Она убьет
ее!" Подбегают два солдата: "А ну-ка, гражданочка, уступи ее нам!" Не
надо, говорю, не трогайте, от греха! Хуже будет. "Вот глупая, - говорит
солдат. - Это тебе боязно. А мы ее в момент обломаем. Сейчас я ей покажу
кальеру два креста". - "Смотри, кабы она тебе самому не показала эту
кальеру". Вот он закинул ей повод на холку и - прыг на нее. Эх, она как
взовьется, как даст вертугана... Он кубарем с нее хлоп. А лошадь моя по
кругу. "Держите ее, держите!" - кричат. Не трогайте, говорю, ежели хотите
комиссию над ней справить. Ну, поймала ее, успокоила... Подвела к столу -
к ней с меркой, а она в дубошки. "Да что она у тебя, или не объезжена?"
Для кого объезжена, говорю, а для кого нет. "Ну ладно, говорит главный.
Запишите, что годна, а брать будем через год. Молода еще".
А через год и война кончилась. Одна кончилась, другая начиналась.
Вернулся домой Андрей Иванович в марте восемнадцатого года. Как увидел
кобылу, так и со двора не уходил до самых сумерек. Все оглаживал ее,
чистил, хвост расплетал, гриву... Песни мурлыкал. И она приняла его.
Видать, хозяина почуяла. Так ведь он голосом любую лошадь уведет... Не
только лошадь - сосунок за ним, как за маткой, бежит. Дух, что ли, от него
особый исходит.
Однажды шурин Андрея Ивановича на Веселке рысака обгонял. Ездил Андрей
Иванович с Надеждой в Большие Бочаги к теще на масленицу. Шурин был в
отпуске, приехал с Казанского затона - пароходы там зимовали. Он второй
год как ходил командиром парохода на Волге, а до этого первым помощником
на Каспии плавал. С Каспия не больно приедешь - зимовки не было. Ну и
давно не видались. Шурин, Петр Васильевич, детина саженного росту,
носатый, губастый, с маленькими светлыми усиками, хорошо подстриженный, с
белой тугой шеей, столбом выпирающей из темно-синего кителя, который сидел
на нем так плотно, что под мышкой щипцами не ухватишь. Собрал Петр
Васильевич за столом всю родню - водку разливал прямо из четверти и все
приговаривал: "Это только запой, а выпивка впереди". Ну, загуляли и решили
в Прудки прокатиться, к тетке Дарье съездить. Поехали на двух подводах.
Филипп Селиванович, дядя Надеждин, рысака запряг - санки беговые с