"Борис Можаев. Мужики и бабы" - читать интересную книгу автора

- Имянно, имянно! А я тебе логун меду нацежу - воронка. Отвезешь Васе.
Выпьете... Авось и сойдетесь с ним. Поезжай, поезжай...


Рыжая кобыла, прозванная Веселкой, была и опорой и отрадой Андрея
Ивановича. Высокая, подтянутая как струна, за холку схватишь - звенит.
Грива светлая, волнистая, как шелковая, - из рук течет. Что твой
оренбургский платок... Хоть накрывайся ей. Ноги сухие, золотистые, а бабки
белые... Как в носочках. Храп тонкий, сквозной, на солнце алеет, будто
кровь кипит... На лбу звездочка белая, по крупу кофейные яблоки лоснятся,
словно атласные... Красавица! Десять жеребят принесла и телом не спала.
Берег ее Андрей Иванович и в работе и в гоньбе. Каждого подрастающего
жеребенка-третьяка передерживал на год, - объезжал и впрягал в работу.
Продавал только на пятом году, когда новый третьяк лошадью становился, а
там стриган подпирал, сосун большим вымахивал... И так в зиму по четыре
головы лошадей одних пускал. Жеребята не работники, одна видимость
лошадей, но едоки хорошие. И сено крупное есть не станут, им что помельче
дай. "Лучше бы двух коров пустили", - говорила Надежда. "Тебе и от одной
молока девать некуда", - возражал Андрей Иванович. "От коровы и масло и
мясо... А что за польза от этих стригунов? Только сено в навоз
перегоняют", - горячилась Надежда. "Не ты его косила, а я... Чего ж ты
переживаешь?" - невозмутимо отвечал Андрей Иванович. "Да ты прикинь -
сколько сена съест твой жеребенок за три года! И что ты получишь за него?
Где выгода?" - "Не одной выгодой жив человек..." - "Я знаю, что тебе
втемяшилось... Породу разводишь?" - "Развожу". - "А где она, твоя порода?
Вон Зорьку в Прудки продал - ее обезвечили, она пузо по земле таскает.
Набата в Брехове запалили, говорят, водовозом стал..." - "Я за других не
ответчик, а своих в обиду не дам". - "Ну возьми, растопырься над ними...
Ухажер кобылий".
И вот угнали Веселку... Украли гордость его и славу... Четырнадцать лет
исполнилось кобыле, а ей и десяти не давали - в работе огонь, на ходу от
рысака не отстанет. А характер, какой характер! Вырастала она в мировую
войну, братья Бородины были на фронте, дома оставались одни бабы. Вот и
хватила она волю при них, за три года нагулялась печь-печью. Мужика увидит
- храпит и копытом бьет. Не подходи! Не кобыла - атаман. Объезжала ее
Надежда... Два раза телега со шкворня слетала, передки в щепки разбивала,
и с обрывками вожжей да с обломками оглоблей прибегала кобыла домой,
забивалась в хлев и храпела, прядала ушами, как тигра. Только Надежда и
входила к ней. "Веселка, Веселка!.. Стой, милая, стой!" Рукой ее по холке
треплет. Та ноздри раздувает, глазом мечет, как бешеная, но стоит.
"Ну и Надежда, ну и оторвяга!.. - удивлялась свекровь. - Она слово
знает. Вот безбожница! Вот бочажина..." Бочажиной прозвали в семье Надежду
оттого, что она взята была из села Большие Бочаги. По ночам в отчий дом
бегала (днем работала)... Бегала через лес да мимо кладбища... И не
боялась. Оттого и безбожница. А Веселку она не наговором брала - кормила
ее сызмальства. Потому и давалась ей кобыла. И объездила ее Надежда, и с
сохой да пашней познакомила. К делу приобщила. Но и Веселка иные
привилегии за собой оставила: во-первых, не бери меня под уздцы. Ты - под
уздцы, а я в дубошки [здесь: на дыбки]. И - берегись моя телега все четыре
колеса! Расшибу! Пахать - пашет и боронить - боронит; но ежели кто из