"Александр Александрович Мосолов. При дворе последнего императора " - читать интересную книгу автора

камер-фурьерских журналов о приеме таких лиц и депутаций государем. Считаю
нужным пояснить, что такое камер-фурьерский журнал. В этот журнал
записывались все приемы и выезды как царя, так и царицы, и все
времяпровождение Их Величеств во дворцах. Журналы эти велись в трех
экземплярах: один каждое утро клался на письменный стол императора в
запечатанном конверте; второй экземпляр, также запечатанный, посылался
министру двора; третий же хранился в особом железном ящике у камер-фурьера.
Они считались весьма секретными.
Узнав о вышесказанных приемах, я по приказанию Фредерикса спросил у
Трепова, не он ли устраивал эти приемы. Трепов ответил отрицательно и
прибавил, что находит их крайне нежелательными. Несмотря на все мои
старания, мне не удалось точно установить, чрез кого устраивалось
большинство этих приемов, но предполагаю, что они устраивались не без
участия государыни, в уме которой гнездилось убеждение, что император,
присягнувший при коронации самодержавию, не имеет права уступать этих
обязанностей без борьбы. Во время моего разговора с Треповым по этому
предмету я вынес впечатление, что царь под влиянием панического страха перед
революцией великого князя Николая Николаевича, считавшего, что только Витте
мог спасти положение, и всей обстановки дней, предшествовавших 17 октября,
против своей воли подписал манифест и принимал не без удовольствия тех,
которые были противниками этого манифеста. При этом Трепов высказывался об
опасности для династии, если благодаря этим приемам не будут приведены в
исполнение начала, объявленные императором.
Несколько крупных столкновений мне пришлось лично иметь с доктором
Дубровиным. Дело в том, что как начальник канцелярии министерства двора я
был и начальником придворной цензуры, и по тогда действовавшему закону все
статьи, касавшиеся высочайших особ, подлежали моей предварительной цензуре.
Дубровин в своей газете несколько раз упоминал государя, не исполнив
положения о предварительной цензуре. Я его вызвал и указал, что впредь буду
руководствоваться моими законными правами по отношению к его газете.
Дубровин дал мне понять, что то, что он пишет, угодно царю, но я тем не
менее настоял на необходимости, чтобы он подчинился. Несколько дней спустя
мне была представлена одна из статей, в которой Дубровин говорил о приеме
императором одной депутации его приверженцев и приводил слова, сказанные
государем. Я его снова вызвал и заставил вычеркнуть эту часть статьи, так
как о приеме этой депутации мне не было известно.
Как-то раз, после доклада царю, граф Фредерикс мне сказал, что Дубровин
жаловался государю на мою якобы придирчивую строгость к его газете. Я собрал
не пропущенные мною статьи и дал их министру для всеподданнейшего доклада.
По словам графа, император вполне согласился, что пропустить я таких статей
не мог. При первом случае, когда я имел возможность говорить с государем, я
упомянул о Дубровине и пояснил, что у меня больше хлопот с газетами,
издаваемыми лицами, преданными царю, нежели с газетами либерального
направления. Указав на одну, очевидно, Дубровиным выдуманную статью о
наследнике цесаревиче и о словах, якобы сказанных, император мне сказал:
"Да, это была бы со стороны Дубровина медвежья услуга - пропустить такую
статью. Пришлите мне ее, я покажу это государыне".
В то время черносотенцы вообще проявляли большую деятельность. Чтобы
охарактеризовать их поведение, приведу один случай со мною. Поздней ночью я
услышал телефонный звонок. Взяв трубку с аппарата, стоявшего у моей кровати,