"Тони Моррисон. Жалость" - читать интересную книгу автора

Куда увезли мальчиков, она так и не узнала, ее же отдали в семью добрых
пресвитериан. Те сказали, что рады ей, потому что им нравятся местные
женщины, такие же работящие, как они сами, а местных мужчин они не одобряют:
вот еще - сидят себе на бережку целый день, рыбачат, а то еще охотятся,
точно какие-нибудь баре. То есть разорившиеся, конечно, потому что нет у них
ничего - ни землей, на которой спят, не владеют, ни вообще ничем; живут,
будто титулованные нищие. А ведь среди прихожан-то наших есть еще старики,
которые слышали или даже сами помнят, как карал Господь праздных и
нечестивых - насылал на гордые безбожные города черную смерть, жег страшными
пожарами, - так что остается только молиться, чтобы племя, из которого
происходит Лина, хотя бы поняло вблизи конца своего: то, что случилось с
ними, - лишь первый знак укоризны Господней, первая из семи чаш Его гнева,
из коих последней возвестит Он Свое пришествие и рождение нового Иерусалима.
Девочке дали имя Мессалина (на всякий случай), но звать стали сокращенно -
Лина: протянули, вроде как, соломинку надежды. Ей было боязно вновь потерять
крышу над головой, оказаться без семьи, наедине с пугающим миром, поэтому
она, чтобы им потрафить, согласилась принять на себя личину дикарки, которую
этим святым людям приходится поучать и воспитывать. Так, например, она
узнала, что купаться в реке голышом это грех; рвать вишню с дерева это
кража; а есть руками кашу из маиса преотвратно. Узнала, что больше всего
Господь ненавидит праздность, поэтому смотреть в пространство, мысленно
оплакивая мать или подружку, - значит навлекать на себя проклятие и
погибель. Одеваться в шкуры животных нельзя, это грех, оскорбляющий Бога,
поэтому ее одежду из оленьей шкуры сожгли, а ей выдали подобающее платье из
байки. Бусы с запястий срезали, волосы на несколько дюймов укоротили
ножницами. И, хотя на воскресные службы в церковь ее с собой не брали,
молиться перед завтраком, обедом и ужином ей полагалось со всеми вместе.
Однако добиться от нее униженности, мольбы, коленопреклоненной молитвы (ни
покаянной, ни благодарственной) не удалось: сколько она ни старалась,
окончательно изгнать из себя Мессалину не вышло, и пресвитериане расстались
с нею, не удостоив даже прощания.
И лишь много спустя, когда она мела однажды у Хозяина пол, тогда
земляной еще, старательно обходя метелкой из наломанных веток гнездо курицы
в углу, - одинокая, сердитая и обиженная, - она решила, наконец, защитить
себя, собрав обрывок к обрывку все то, чему научила ее умиравшая в муках
мать. Покопалась в памяти, напрягла воображение и кое-как сплотила воедино
забытые обряды; познания в европейской медицине соединила с местным
знахарством, Библию со сказаниями предков и припомнила - или придумала -
скрытый смысл явлений. Нашла, иначе говоря, свое гнездышко в этом мире. В
деревне баптистов ей ни утешения, ни места никакого не было, Хозяин сам был
там вроде и свой, да не совсем. Одиночество совсем бы ее сокрушило, кабы она
не открыла для себя отраду отшельника: самой стать частью движимой природы.
Она перекаркивалась с воронами, пересвистывалась с синицами, разговаривала с
растениями, болтала с белками, легко нашла общий язык с коровой и даже
доводы дождя сделались ей доступны. Ее досада на судьбу, заставившую
пережить всех родных и близких, отступила, когда она поклялась не предать и
не бросить никого, кто дорог сердцу. Воспоминания о деревне, населенной
мертвыми, мало-помалу потонули в золе, а на их месте возник единый главный
образ. Того огня. Как он быстро! Как решительно он пожрал все, что они
построили, все, что было их жизнью. Почему-то очистительный и до одури