"Тони Моррисон. Не бойся (= "Жалость")" - читать интересную книгу автора

кого уповать буду? На кузнеца? На Флоренс?
Сколько же еще терпеть-то? Дойдет ли? Не потеряется? Застанет ли?
Приведет ли его? Не нападет ли кто, вернется ли она и успеет ли со
спасением?
Дремлю, просыпаясь от каждого звука. Потом вижу сон: ко мне сходятся
вишневые деревья. И знаю во сне, что сон, ибо листвой пошумливают и плодов
полны. Чудно мне: что надо им? Посмотреть на меня? Потрогать? Одно вдруг
валится, и я просыпаюсь со сдавленным криком. Вокруг все то же. Дерева не
обременились вишнями и ближе ко мне не сошлись. Успокаиваюсь. Такой сон все
же лучше, чем когда я вижу ми-ньямэй -будто подходит она со своим маломерком
ко мне. Обычно она будто сказать что-то хочет. Глаза большие делает. Губами
шевелит. Я отворачиваюсь. И глубоко засыпаю.
То не птицы поют, то солнце. Но просыпаюсь. Весь снег сошел. Разумение
возвращается с трудом. Вроде, на север теперь идти... или к западу
уклоняться? Нет, на север, да попрямее, насколько позволяет густо-сплетение
лесное. В конце концов ежевикой опуталась, уперлась- ни тпру, ни ну. Колючки
да терновники по пояс и во все стороны. Долго продираюсь и продираюсь...
оказалось правильно, потому что открылась вдруг передо мною луговина, вся
солнцем напоенная и пахнущая пожаром. Эта земля еще помнит, как с нее огнем
сводили лес. Ну вот, теперь под ногой разнотравье - мягкое, глубокое, нежное
как овчина. Наклонилась потрогать и вспомнила Лину, как она любит перебирать
мне волосы. Перебирает и смеется, говорит, будто бы они доказывают, что я
ягненочек. А ты кто? - спрашиваю. Я лошадь! - смеется она и встряхивает
гривой. Иду час, другой по залитому солнцем полю, и такая мучит жажда, хоть
помирай. Впереди показалась рощица из берез и яблонь. Там уже сень зеленая,
листочки проклюнулись. Везде птички чирикают - разговорчивые! Хочу скорей
туда, может, воду найду. Но стоп. Стук копыт. Из-за деревьев всадники
показались, ко мне скачут. Все как один мужчины, молодые индейцы. Есть
которые моложе меня выглядят. Лошади несед-ланы, скачут голью. Да ловко так,
я даже удивилась, и какая кожа у них - под солнцем чуть не светится, но и
побаиваюсь. Подъезжают вплотную. Окружают. Улыбаются. Я вся дрожу. На ногах
у них мягкие мокасины, а лошади без подков, и гривы что у коней, что у
юношей, длинны и свободны, как у Лины. Говорят слова, которых я не понимаю,
смеются. Один на свой рот пальцем показывает, да еще и тычет им туда. Туда,
сюда. Остальные опять смеются. И он тоже. Потом он задирает голову, широко
распахивает рот и большим пальцем туда показывает. Я от такой напасти в
ужасе падаю на колени. Он спешивается, подходит ближе. Я даже запах чую - у
него волосы благовонием каким-то смазаны. Глаза раскосые, а не большие и
круглые, как у Лины. С улыбкой он снимает мех, свисавший с шеи. Протягивает
мне, но я так дрожу, что руки не держат. Он пьет из него и снова предлагает
мне. Я пить хочу- умираю, а не могу двинуться. Только и сумела, что шире рот
отворить. Он подступает вплотную и льет воду. Я глотаю. Кто-то из его
приятелей говорит: бя-а, бя-а, как козленок, и все смеются, хлопая себя по
ляжкам. Тот, что поил меня, закрывает мех и, посмотрев, как я вытираю
подбородок, вешает обратно на плечо. Затем лезет в сумку, висящую у него на
поясе, вытаскивает оттуда какую-то бурую полоску, подает мне и ртом еще эдак
делает, словно жует. Полоска с виду кожаная, но я беру. Он тут же подбегает
к коню и махом вскакивает. Поди ж ты! Нет, ты можешь вообразить? Разбегается
по траве, взлетает, и он верхом. Я мигнуть не успела, а их и нет уже. Только
что тут были, и нет их. Одни яблони, на которых со всех сил листочки