"Тони Моррисон. Не бойся (= "Жалость")" - читать интересную книгу автора

детей, таких здоровеньких, а главное, живых. Дело даже не столько в зависти,
сколько в том, что эти их краснощекие смеющиеся детки виделись ей
воплощенным укором, насмешкой, свидетельством ее жизненного провала.
Впрочем, в любом случае общаться с бабами-баптистками ее нисколько не
тянуло: все равно они ничего не могли бы поделать с тем, что без Джекоба на
нее иногда, точно гром среди ясного неба, одиночество вдруг как обрушится да
как скрутит! Бывало, стоит она, согнувшись в три погибели над грядкой
редиски, выпалывает сорняки - руки ловкие, движения точны, как у горничной
на постоялом дворе, когда та смахивает со стола в карман фартука чаевые.
Сорняки тоже не пропадут - пойдут скотине. Но только это она распрямится,
оправит передник, лицо подставив ливню солнечного света, как вдруг уютные
сельские шумы словно отрежет. Будто снегом окутав голову и плечи, падет на
нее безмолвие и раскинется вокруг сугробами, глуша и обесцвечивая все
кругом - беззвучно трепещущую на ветру листву, мотающиеся на коровьих шеях
ботала, взмахи топора, которым Лина поодаль колет дрова. Все тело обдаст
волной сперва жара, потом холода. Звуки мало-помалу возвратятся, но чувство
острого одиночества, бывает, не уходит и день, и два, и неделю... Пока,
наконец, посреди этой пытки он не подъедет к воротам и не крикнет:

- Ну, где тут моя звездочка?

- Да как всегда здесь, на месте, - ответит она, а он положит к ее ногам
рулон ситца или вручит пакетик с иголками. А милее и слаще всего, если к
тому же вынет волынку, надует ее мешок, и-и-^и... И тут уж устыдятся даже
птицы: думали, только им подвластна музыка сумерек! У нее на коленях
ребенок - живой, конечно живой! Все живы, вот и Патриция - топочет по полу,
глазенки горят, рот до ушей... А папа то плясовую играет, то вдруг душевное
запоет:

Чертоги небес затмевая, Далеко за морем стоит Спасенья постройка
святая - Тот дом, что прочней пирамид. Покои в том доме просторны, И окна
широко глядят, Нет места там горю и скорби, И каждый там каждому рад.
Пока он дома, никакая плата за их одинокую - без людей, без церкви -
жизнь не казалась чересчур высокой.
Однажды, вся лоснясь от сытого довольства, распираемая великодушием,
она так преисполнилась чувством полноты и богатства жизни, что снизошла до
того, чтобы пожалеть Лину.

- Скажи-ка, а ведь мужчину ты и не знала, поди?

Они сидели в ручье, Лина держала на коленях младенца, смеялась, брызгая
водой ему на спинку, и он тоже смеялся. Знойным августовским полднем они
принесли постирушку к дальней заводи, где не кишели мухи и поменьше было
злых москитов. Здесь никто не мог их увидеть, лишь изредка вдоль дальнего
берега реки, в которую впадал их ручей, проплывало легкое каноэ. Патриция
тоже залезла в воду, стояла неподалеку на коленках, смотрела, как струи
течения раздувают ее панталоны. Ребекка сидела в сорочке, омывала водой руки
и шею. Лина, обнаженная, как и ребенок на ее руках, поднимала его и
опускала, глядя, как вода то на одну, то на другую сторону выглаживает его
волосенки. Потом она подняла его к себе на плечо и напоследок обдала