"Тони Моррисон. Не бойся (= "Жалость")" - читать интересную книгу автора

уже и не только хозяйственную утварь везет, а нечто, прямо скажем, эдакое.
Серебряный чайный сервиз, например (который тут же спрятали с глаз
подальше); хрупкий фарфоровый ночной горшок, которому по простоте обхождения
быстренько отколотили край; и, наоборот, тяжелую, мощную расческу для
волос - а ведь он их только и видел, что в постели. То шляпку, то чудные
кружавчики. Шелковой ткани аж четыре ярда! Держа, как положено, язык за
зубами, Ребекка только смотрела да улыбалась. Когда наконец осмелилась
спросить, откуда деньги, он ответил: кое-что новенькое провернулось- и
вручил зеркальце в серебряной оправе. Уже тогда, по одному тому, как хитро
он повел глазом, распаковывая эти подарки, к хозяйству-то уж вовсе
неприкладные, она должна была предвидеть, что однажды - и очень, наверное,
скоро - прибудут наемные мужики помогать ему с вырубкой леса и раскорчевкой
широченной плеши на взгорке. Новую хоромину учиняет строить! Да не хоромину,
а каменные палаты, какие и не фермеру к лицу, и не торговцу даже, а прямо
что высокородному сквайру!
Ведь мы обыкновенные, простые люди, - подумала она. - Жили себе
тихо-мирно в таком краю, где этого не токмо что довольно, где это почитается
чуть ли не за доблесть геройскую!

- Не надо нам новый дом! - набралась смелости высказать она. - А уж
такой-то огроменный тем более! - При этом она брила его, заканчивала.

- Надо, не надо - э-эх, жена! Да разве в этом дело!

- А в чем же, святый боже? - Ребекка отерла лезвие от последнего шмата
пены.

- Мужчина - это то, что он после себя оставит.

- Джекоб, мужчина - это его доброе имя, не больше и не меньше.

- Ты не понимаешь. - Он взял из ее рук холстинку, вытер подбородок. - Я
его выстрою, я должен его выстроить!

С этого и пошло. Мужики с тачками, кузнец с горном, штабеля бревен,
канаты с полиспастами, котлы с варом, молоты и ручники, парные упряжки
лошадей, одна из которых как раз и саданула его дочери копытом в темя.
Горячка строительства так его захватила, что он не заметил настоящей
горячки, а она взяла да и свела его в могилу. А как только хворь свалила
его, об этом прослышали баптисты и сразу запретили кому бы то ни было с
фермы - особенно Горемыке - подходить к ним на пушечный выстрел. Разошлись
работники, увели лошадей, унесли инструмент. Кузнеца-то давно уж не было,
осталось железное кружево, сияло и красовалось - райские врата, да и только.
Муж приказал, Ребекка без отказа - позвала женщин, насилу вместе подняли,
переложили его с постели на одеяло. Все это время он хрипел: скорей, скорей!
Совсем расслаб, не мог им поспособствовать нисколько, лежал бревно бревном,
еще не мертвый, а уже сделался мертвым грузом. Несли под холодным весенним
дождем. Юбки волочились по грязи, платки сбились, чепцы на головах промокли
и волосы под ними тоже. В воротах возникла заминка. Пришлось положить его в
грязь и вдвоем дергать - одна щеколду, другая нижний шкворень, чтобы