"Тони Моррисон. Не бойся (= "Жалость")" - читать интересную книгу автора

колыбельку, самим уже ненужную, Хозяйке сыночка нянчить. Диакон - тот
всенепременно: то корзинку земляники притащит, то гонобобели, иногда орехов,
а однажды припер целый олений окорок. Теперь, естественно, их ферму все за
версту обходят - в доме-то оспа! Что ни Уиллард, ни Скалли не заходят - тут
тоже, вроде, не на что обижаться, а Лине все равно щемит. Хотя ладно, все
одно - оба европейцы. Уиллард уже не молод, но продолжает отрабатывать
океанское плавание. Первоначальные семь лет растянулись, превратившись в
двадцать с гаком; по большей части он и сам забыл, за какие такие вредные
озорничества ему добавляли кабальный срок. Хотя некоторые припоминал - было
дело, чудил по пьянке. Но не только - еще вот: бегать пытался. Скалли же-
молодой, изящный, с белесыми шрамами, испещрившими спину, - все еще строит
планы. Отрабатывает контракт, доставшийся от матери. Он, правда, толком не
знает даже, сколько ему еще мучиться, но ходит гоголем: ведь он не то, что
Лина или Уиллард, ему до смерти ярмо терпеть не придется. Он сын женщины,
сосланной в колонии за "распутство и буйственное бесчиние", каковые свойства
ее поведения и на новых землях нимало не уменьшились. По ее смерти кабала
матери перешла на сына. Потом некто, объявивший себя его отцом, заплатил за
Скалли недостающую часть долга, но львиную долю своих расходов компенсировал
тем, что сдал мальчишку в аренду его теперешнему владельцу; сдал на время и
даже совсем небольшое, но о том, когда в точности оно истечет, самому Скалли
как раз и не сообщили. Лине он говорил, что существует гербовая бумага, в
которой все по закону прописано. Она поняла так, что бумагу эту он не видал,
а если бы и видел, разобрать в ней все равно ничего бы не умудрился. Одно
знал точно: при выходе на свободу он получит сразу столько, что хватит,
чтобы или коня купить, или к какому-нибудь торговому делу прислониться. К
какому торговому делу? - недоумевала Лина. Она подозревала, что, если день
свободы и большой получки скоро не настанет, он тоже пустится в бега и,
может быть, ему повезет больше, чем Уилларду. Скалли умнее, к тому же не
пьет - как знать? Но в душе она в этом сомневалась и считала его мечты о
вольном труде, скорее всего, именно пустыми, несбыточными мечтами. Знала она
и о том, что он не противится, когда Уиллард склоняет его к тому, чтобы лечь
вместе, причем отнюдь не для сонного отдохновения.
Не удивительно, что Хозяин, не имея ни родственников-мужчин, ни
сыновей, на которых он мог бы надежно положиться, не терпит в имении
мужиков. С одной стороны, это правильно, но, с другой, бывают преткновения
такие, что и не очень. Вот как сейчас, например, когда остались тут две
плачущие женщины - одна прикованная к постели, другая на сносях, да к ним
еще сдуревшая от любви неприкаянная девчонка и сама она, уже не уверенная ни
в чем, вплоть до восхода луны включительно.
Не умирай, Хозяйка! Не надо! Лина, Горемыка, новорожденная малышка и,
может быть, Флоренс - это ж будут три выморочные, бесхозные бабы с
младенцем, да в глуши, без защиты... Легкая добыча для кого ни попадя. Ни
одна из них не обладает правом наследования; ни одна не принадлежит ни к
одной церкви и не записана в приходских книгах. Мало того что женщины, так
еще и вне закона - останься они на ферме после смерти Хозяйки, окажутся в
положении нарушителей границ частного владения, захватчиков, скваттеров, так
что их можно будет купить, сдать внаем, похитить, изнасиловать, изгнать...
Ферму, скорее всего, сразу приберут к рукам баптисты, или им же ее продадут
с молотка. А Лина так хорошо прижилась, ей так нравилось в этой маленькой
крепкой семье! Только теперь она осознала ее непрочность. Хозяин и Хозяйка