"Тони Моррисон. Не бойся (= "Жалость")" - читать интересную книгу автора

язык обложен.
Регину Джекоб возвратил в конюшню, расплатился и зашагал к таверне
Перси, стоявшей ближе к берегу. По пути увидел, что какой-то человек
избивает лошадь, у той даже подкосились колени. Собрался на него
прикрикнуть, но тут набежали лихие матросы и оттащили мерзавца, самого
хорошенько сунув мордой в грязь. Мало что злило Джекоба более, чем жестокое
обращение с домашними животными. Против чего восстали моряки, неизвестно, но
в нем ярость пробудило не только то, что лошади причиняли боль, но более
всего ее беспомощность, немая мольба о пощаде, застывшая в глазах.
По случаю воскресенья постоялый двор Перси был закрыт - как он только
забыл об этом! - и пришлось ему направиться в заведение, открытое постоянно.
Оно конечно - нелегальная корчма, жалкий притон для забубенной голытьбы, но
кормят там обильно, и мяса с душком не подают. Ему как раз несли вторую
кружку, и тут явились музыканты - скрипач с волынщиком, - пришедшие и
поразвлечься, и денег заработать. Пусть Джекоб сам сыграл бы этому волынщику
на зависть, но все равно возвеселился духом и вместе со всеми запел:
Мне, руки сложа, отдыхать не с руки:
Дорога поманит с утра.
Конечно, не рай здесь, как мы, дураки,
Поверили было вчера,
Но!
Но верный мушкет и надежный палаш
Скитальцу помогут всегда,
Да!
А в крепость придешь да покрепче поддашь -
Отступит любая беда!
Когда вошли две девки, мужики с хмельной радостью принялись громко
выкликать их по именам. Прежде чем выбрать, к кому на колени плюхнуться,
гулящие послонялись - эк ведь, выгадчивые! Одна сунулась к Джекобу, тот
отстранил ее. Ему довольно: в былые годы он свое отбегал по всяческим
борделям и срамным домам, в которых принимали жены ушедших в долгое плавание
мореходцев. Мальчишеское безрассудство, охватившее его на плантации
"Вольница", не простиралось настолько, чтобы, как в юности, без зазрения
совести пуститься в разгул.
Сидя за столом, запакощенным остатками пищи тех, кто здесь уже
отобедал, Джекоб прислушивался к разговорам, которые вращались в основном
вокруг сахара или - что то же самое - рома. По цене и спросу ром уже начал
обгонять табак, которого напроизводили столько, что рынок по швам трещит.
Какой-то ражий детина, с зеленым змием, похоже, крепко повязанный (знал про
него все - от несложной механики производства до жутких цен и благотворного
воздействия), проповедовал как с амвона, вещал, непререкаемый, будто
посланец лорда-владетеля.
Здоровенный, с рябым лицом, он производил впечатление человека, много
кое-где побывавшего - особенно прищуром глаз, которые явно не привыкли
рассматривать мелочи, лежащие чересчур близко. Звали его Даунз. Питер Даунз.
Он подозвал негритенка, тот убежал и возвратился с шестью высокими глиняными
кружками, держа за ручки по три в каждой руке. Поставил на стол. Пять его
собеседников их расхватали и быстро выхлестали. Даунз свою тоже поднял,
отхлебнул, но первую порцию глотать не стал, выплюнул на пол, пояснив
приятелям, что это единокупно и жертва, и защита от всякого яда - что