"Тони Моррисон. Не бойся (= "Жалость")" - читать интересную книгу автора

прервал, приказав им (их там дюжины две собралось, не меньше) выстроиться в
шеренгу. В ней оказался и мальчик - тот, что поил Регину. Вдвоем пошли вдоль
ряда, стали смотреть. Д'Ортега рассказывал об их дарованиях, сильных и
слабых сторонах, однако насчет шрамов и струпьев, которые подобно набухшим
венам исполосовали у многих кожу, помалкивал. У одного на лице даже выжжено
тавро - так по местным законам полагалось клеймить раба, который вторично
поднял руку на белого. Женщины смотрели холодно, обратив взгляды куда-то в
иные времена и пределы, как будто их тут и вовсе нет. Мужчины уставились в
землю. Лишь изредка, улучив момент, когда, как им казалось, на них не
смотрят, постреливали глазами - искоса, хмуро, но, главное, изучающе, и
Джекоб понял: они со своей стороны оценивают людей, которые оценивают их.
Внезапно Джекоб почувствовал в желудке что-то странное. Табачный запах,
который, когда он приехал, был таким приятным, теперь вызывал тошноту. Или
это как-то связано со сладким рисом, с жареной, моченной в патоке свининой?
А может, виновато какао - диковинный напиток, которым так гордилась мадам
д'Ортега? Что бы то ни было, он больше не способен оставаться здесь в
окружении толпы рабов, чье молчание действует как обвал, увиденный издали.
Когда при полной тишине ты знаешь, какой там стоит рев, хотя и не можешь его
услышать. Пошли, пошли отсюда, - взмолился он, сказав, что предложенное для
него неприемлемо: слишком много мороки - их надо куда-то везти, как-то при
этом с ними справляться, выставлять на торги... Ведь чем ему его работа
нравится? - тем, что он один, ни с кем не связан, сам себе голова и зависит
только от собственной сноровки. Деньги, аккредитивы, купчие - все это почти
ничего не весит. И умещается в седельной суме.
К дому возвращались через боковую калитку в узорчатой кованой изгороди.
По пути д'Ортега все уговаривал. Какие торги? Да он их сам продаст! Вы что
предпочитаете - фунты? Испанские соверены? Он и вывоз обеспечит, и
надсмотрщика наймет...
Борясь со спазмами в желудке, Джекоб злился. Вот влип! - думал он. Если
сейчас с этим не разберусь, затевать тяжбу будет бесполезно: в провинции,
где всем заправляют королевские судьи, ничуть не расположенные решать дело в
пользу захожего торговца в ущерб местному католику и джентльмену, мой иск на
годы ляжет под сукно. Потеря, правда, не слишком-то и велика, но
непростительна. А главное, кому поддался! То, как д'Ортега пыжится,
показывая свои владения, - это же просто мерзко! Да у него одна физиономия
чего стоит: линия подбородка и вялые веки намекают на изнеженность и
мягкотелость; сразу ясно, что рукам, привычным лишь к вожжам, хлысту да
кружеву, никогда не приходилось сжимать рукояти плуга, не случалось валить
дерево топором. Что-то в нем есть даже не просто католическое - нет, хуже:
что-то по-настоящему гнусное и гнилое. И как теперь, спрашивается,
поступить? За то, что оказался в невыигрышной позиции, Джекоб так себя
казнил, словно совершил нечто недостойное, запятнал честь семьи. Не
удивительно, что в метрополии давно выкинули папежей из парламента; да он и
сам, хотя и не сторонник охоты на них как на врагов и вредителей, иначе чем
по денежному делу никогда бы не стал с ними якшаться или даже
раскланиваться - ни с малыми из их числа, ни с великими. Едва слушая
болтовню д'Ортеги (прямо, по-человечески ничего ведь не скажет, все с
какими-то увертками, лжет, лукавит!), Джекоб шел мимо кухни и в дверях ее
увидел женщину с двумя детьми. Один пристроился на бедре, другая, прячась за
юбками, выглядывала из-за спины. На вид, вроде, ничего тетка, крепенькая, в