"Александр Моршин, Валерий Лобачев. Азбука последнего ритуала " - читать интересную книгу автора

В ночь перед выносом

Человек умирает, за этим естественно следует приготовление его тела к
погребению. Но настолько иной раз оказывается сильным проявление его
энергетики перед смертью, что мы словно ощущаем его присутствие (и можем
ощущать необычайно долго). Не это ли проявление - невольное "свидетельство"
бессмертия человеческой души?
Смерть часто примиряет идейно далекие мировоззрения - ради того чтобы
было все "по-людски", как полагается, по обычаю, правильно и достойно.
Переживания, связанные со смертью родного и любимого человека, нередко
становятся моментом нового осознания бытия, началом поиска иных смыслов.
...Мне (А.М.) было тринадцать лет. Воспитанный в советской школе 50-х
годов, я считал себя убежденным атеистом.
Отцу только исполнилось пятьдесят, но он был уже на инвалидности.
Приступ (видимо, обширный инфаркт) случился утром. Когда я бежал в аптеку за
ампулами камфоры для инъекции, я почему-то уже знал, что отец умрет в
ближайшее время, может быть, сегодня. Ничего изменить невозможно. А за день
до того мы с отцом поругались - по какому-то, должно быть, совершенно
незначительному поводу.
Отец умер вечером. Я очень точно помню этот момент: отец вдруг перестал
дышать, брат приложил к его губам зеркало... "Все", - тихо сказал он и
заплакал.
Я замкнулся. Сидел один на кухне. Слышал, что происходит там, в
комнате. Послали за женщиной, "которая обмывает". Слышен был плеск воды, и
что-то ласково при этом та женщина приговаривала. Потом, надев валенки (это
было зимой), мама выносила "омывальную" воду - ей сказали, что выливать ее
надо в дальний угол сада. А потом была маленькая церемония, когда бабушка
хотела заплатить "обмывающей" женщине, а та несколько раз отказывалась; но
все же, видимо, взяла, только, кажется, не деньгами, а "носильным" сорочкой
для зятя. Поблагодарила и сказала, что "читать" сама пришлет знает кого.
Отца я увидел уже одетым - в костюме, при галстуке, лежащим на
раздвинутом столе посреди комнаты. Белым платком у него было перевязано
лицо, как при зубной боли, и моим старым шарфом стянуты ноги у лодыжек.
Верхний свет был потушен, перед столом, в ногах отца, стояла освобожденная
от книг этажерка, на ней горела свеча и лежала толстая потрепанная книга.
Чужой дядька, сутулый, небольшого роста, читал заунывным голосом какие-то
совершенно непонятные слова.
Я чувствовал себя неуютно, досадуя на эти "религиозные штуки",
которые - мне так думалось - унижают отца, человека, как считал я,
здравомыслящего и вовсе не религиозного. Думал, что делается так ради
бабушки - это ей надо, чтобы сын был похоронен по-церковному.
Дядька читал Псалтырь немногим более часа, но уходя, сказал, что в ночь
перед выносом читать будет долго и, может быть, всю ночь. То, о чем я хочу
рассказать, и случилось в ночь перед выносом.
Весь следующий день меня мучила мысль, что мы с братом не все сделали.
Надо было применить "прямой массаж сердца" - я уже слышал тогда, что
существует такой и удается "запустить" остановившееся сердце... В общем, я
был в состоянии, которое психологи назвали бы "крайне обостренной рефлексией