"Кэтрин Морис. Услышать голос твой " - читать интересную книгу автора

то, что аутизм овладел самой сущностью Анн-Мари. Нельзя сказать, что у нее
был аутизм, она сама была аутистом. Она уже была такой чужой, такой
отдаленной. Теперь в ее глазах не было никакого проблеска, когда она
скользила по нам взглядом, улыбка узнавания не пробегала по ее лицу. Мы не
могли распознать в ней личность. Сейчас она была холодной и равнодушной. У
меня было ощущение, будто я держу ее только кончиками пальцев. С каждым днем
все менее заметным становился трепет ее души, "медленно сгущавшиеся сумерки,
как опускавшиеся шторы".
Мой судорожный сон был отмечен ежедневными кошмарами. Анн-Мари в темном
лесу, Анн-Мари одна в пустом доме, Анн-Мари, забытая в машине. Однажды мне
приснилось, что мы все были на пляже и играли с летающей тарелкой. Я
испытывала нарастающий страх, поскольку знала, что должна удержать всех
троих детей, иначе их унесет течением. Даниэль цеплялся за мою ногу, одной
рукой я обнимала маленького, а другой держала Анн-Мари за руку. Вдруг ее
ладонь выскользнула из моей. Она была под водой! Я не могла найти ее! Я
задыхалась и кричала. Моя свободная рука скребла по океанскому дну, пытаясь
нащупать ее тело. Радость моя! Где ты? Кричала я. Я проснулась в холодном
поту, дрожа от страха.
У Анн-Мари тоже был неспокойный сон. Одной из возможных особенностей
синдрома было нарушением у ребенка ритма сна и бодрствования, он становился
произвольным и непредсказуемым. Она спала все меньше и меньше. Иногда я
вставала ночью, чтобы проверить, как она, и в два часа ночи находила ее с
открытыми глазами, она молча смотрела прямо перед собой.
Как-то раз она проснулась посреди ночи и заплакала - было ли это от
страха? Может быть ей приснился кошмар? Я выскочила из кровати и побежала к
ней в комнату. Если что-то ее испугало, я хотела утешить ее. Я подошла к
кроватке, чтобы взять девочку на руки. Ее тело задеревенело, она стала
сопротивляться моему обьятию и повернула голову к стене. Затем медленно,
уставившись в пустоту, она заползла под одеяло и натянула его себе на
голову.
Утро не приносило облегчения. Она никогда не звала меня. Она даже
перестала лепетать и шумом привлекать к себе внимание, чтобы кто-нибудь
подошел к ней и вынул ее из кроватки. Она равнодушно сидела в постели, пока
я не подходила, чтобы переодеть ее. Однажды утром мы с Марком зашли к ней в
спальню. Она стояла там, вперив взгляд в стену. - С добрым утром, сладкая
моя! - позвала я. Она даже не повернула головы в нашу сторону.
Неожиданно для себя я опустилась на пол, спиной к стене.
- Это не Анн-Мари, - прошептала я. - Я не должна больше любить ее, так
как она не Анн-Мари. - Я была очень сердита. Вот. Она отталкивает меня; я
тоже отталкиваю ее. Я была очень спокойна и рассудительна. Так лучше. Это
холодное равнодушие принесло облегчение. Это лучше, чем кружить, как раненый
зверь, сходя с ума от боли. Я на самом деле не должна больше заботиться об
этом странном ребенке, так как она не моя Анн-Мари.
Это враждебное оцепенение продолжалось несколько часов. Потом оно было
разбито вдребезги налетевшим, как шторм, горем, которое было тем тяжелее,
что я пыталась игнорировать его. Нет, я никогда не смогу отвернуться от
своей дочери. Она заблудилась в своем неведомом мире, и я не могла
проникнуть в ее чувства, но знала одно: она не была счастлива там. Мне было
достаточно только взглянуть на ее скорбное личико, на опущенные вниз уголки
рта и на пустые глаза, чтобы понять, что где-бы не находилось сейчас это