"Кэтрин Морис. Услышать голос твой " - читать интересную книгу автора

друзья забрасывали меня десятками примеров детей, которые, как они
утверждали, были в точности, такими же, как она.
Я с жадностью слушала эти истории и искала людей, которые могли
рассказать еще одну, и еще одну... о маленькой Мэри, которая не произносила
ни слова до трех лет... о Сэме, который плакал без перерыва... о Джонатане,
которые не говорил до четырех лет, а потом открыл рот, и заговорил целыми
предложениями!... и о чудо-подростке, который предположительно произнес свое
первое слово в семилетнем возрасте (даже мне, готовой поверить во все, эта
история показалась несколько неправдоподобной). Снова и снова я слушала
рассказ об Эйнштейне, который не говорил до того, как ему было... сколько
лет? Возраст варьировался в зависимости от рассказчика, но так или иначе
Эйнштейн доказал свою теорию относительности до того, как произнес свое
первое слово.
Тем временем Анн-Мари становилась все тише и тише. Теперь я не могла
выпросить у нее и слова. Я вспоминала, как она семенила к двери, встречая
отца. Когда в последний это было? Когда в последний раз мы слышали ее
"привет" или "пока"? Когда в последний раз она сказала "я юю ея"?
Когда я отчаялась найти Анн-Мари в популярных книгах по детскому
развитию, а истории многочисленных рассказчиков больше не приносили мне
успокоения, я решила, что мне необходимо провести более серьезное
исследование.
Еще со времени нашей с Марком длительной борьбы с бесплодием (первый
ребенок родился мертвым, затем последовало три выкидыша), я была убежденной
читательницей различных медицинских текстов. Книги, статьи, учебники - я
внимательно изучала все, что каким-либо образом касалось нашей проблемы.
Мое чтение медицинской литературы происходило с определенной долей
скрытности. Еще во время моей учебы в университете, вместо того, чтобы
готовить свои тезисы, я сидела в библиотеке в уголке, перелистывая "Нью
Ингланд Джорнал Оф Медицин" (?) - "Новоанглийский медицинский журнал". Моей
настольной книгой был "Мерк Мэньюал" (?), я медленно и торжественно читала
его, почти так же, как я читала свою Библию. Однажды, с какой-то
подозрительной поспешностью, я приобрела толстый учебник по деторождению и
гинекологии. У меня было чувство, что я купила нечто неприличное, как будто
это было сочинение маркиза Де Сада. Но если бы кому-то пришло в голову
посмотреть на отвратительные черно-белые фотографии учебника, то он признал
бы, что нет ничего более далекего от эротики, чем эти изображения. Но что
больше всего смущало меня, так это мое вторжение в пределы, куда допускаются
лишь посвященные, а я таковой не была. Не являясь врачом, я как бы
незаслуженно присвоила себе какое-то право, тем самым нарушив негласное
общественное соглашение, которое принято между врачами и их пациентами.
Вообще-то я была доктором, но сомневаюсь, что моя степень доктора
философии хоть как-то квалифицировала меня в мире медицины. Более того, и
это было сложнее, я с детства впитала в себя благоговение общества перед
врачами и его пренебрежительное отношение к обладателям гуманитарного
образования. В этом мире и не только во Франции доктора философии пользуются
далеко не той славой, которая достается врачам. Честно говоря, я всегда
плохо представляла себе, что мне делать со своей степенью: напечатать ее
большими буквами и повесить у себя над кроватью, как поступило большинство
моих бывших коллег, или годами ломать голову над вопросом, для какой цели
мне был присвоен титул доктора? Первый вариант выглядел неискренне и