"Юнна Мориц. Рассказы о чудесном" - читать интересную книгу автора

отсюда, с земли - кажется узким и длинным клиночком и вдобавок подрагивает,
и смуглые скулы его - с отливом таким металлическим.
Он покупает мне бублик с маком в ларьке и стакан газировки с вишневым
сиропом. Сироп со дна подымается, всяко растет и покачивает алыми хвощами и
папоротниками, коралловыми кустами и шхунами, пузырьки там шныряют и
живородят, как рыбки в аквариуме. Если когда-нибудь вдруг и выйду я замуж, -
так только за человека, у которого будет огромный круглый аквариум. За
кого-то другого - ни за что, никогда, очень надо! Стирать белье, мыть полы и
окна, белить потолок и катать краску по стенам, стряпать - и не иметь
счастья поздним вечером или ночью, когда муж и дети уснули, счастья
уткнуться лицом в стеклянный сияющий шар, где струятся, вьются, порхают эти
чудесные жизни с человечьими лицами, с уморительными повадками жителей
нашего города?.. А еще лучше - выиграть по облигации трудового займа, купить
аквариум и замуж не выходить вовсе, а усыновить и удочерить испанцев,
корейцев и негритят. Но это уж вовсе несбыточная мечта, потому что аквариум
негде поставить, комната тесная, сплю я с матерью на одном топчане, и это -
одна из чудесных причин, по которой я уеду учиться в другой город, где в
общежитии будет моя первая в жизни отдельная койка.
Кровь на ноге засохла черно и густо, мешает ходить, и я заталкиваю туда
лист подорожника, что растет у сарая. Удобный такой лист, и в рану уже ничто
не въедается.
Божественно красивая девушка в маркизетовом платье летит по улице,
вся - свет и воздух. Лицо тонкое, иконописное, в раме лучей закатного солнца
над холмами, цветущими вдоль берегов Борисфена. Это - моя сестра,
единственная и драгоценная, ей кажется, что она - дурнушка. Несет она
толстый серебряный том Лермонтова, пахнущий буквами, свежей бумагой и клеем.
У нее сегодня зарплата, и она себе позволяет. Заходит в гастроном на углу и
покупает коробку, где торт с розами, за ленточку держит и по ходу слегка
раскачивает.
А дома у нас - гость, дикая радость моя и ужасная тайна, учительница
моя ненаглядная, махонькая, с пламенными очами и неподкупной душой, старая
дева, ей двадцать четыре года. Она говорит поздравления и дарит мне
что-то... Но я убегаю в кладовку, где шестнадцать соседей хранят свои клады,
и плачу там в темноте, от стыда и отчаянья, что вид у меня идиотский,
лохматый, жалкий, слишком часто и быстро моргающий, и что совсем я забыла,
играя в ножичек, про свой деньрождень.
Помню, как меркнет солнце, стекла звенят от ветра, отрываются форточки.
Молния, гром, столбы пролетающей пыли, гроза, реки бегут по улицам.
Гости пьют чай - кто с пирогом, кто с тортом. Что-то смешное рассказывают, в
лицах показывают, словами и голосами расписывают. Вдвое сладостней и теплей
во всякой пещере, когда снаружи - буря, огонь и мрак. Иду к подоконнику за
прошлогодней наливкой и вижу: урка сидит в подъезде, уткнувши лицо в колени.
Тетка опять домой его не пускает. А то и поколотила... Если дать ему
сейчас пирога, он даст в морду. Я это знаю точно, сама такая. Если позвать
сейчас его в гости, он полоснет матом. И, видит Бог, это будет законно,
истинно, ведь у него никогда еще в жизни не было никаких деньрождень. Я бы
сама утопилась или отравилась, или все это вместе, если бы в горький мой,
бедственный час кто-нибудь силу мою рассоплил своей мимоходной жалостью.
Вот, мол, нет у тебя ни отца, ни матери, ни кола, ни двора, лишний ты
рот, ни детства, ни ласки, волчонок ты одинокий, а у нас про запас есть еще