"Альберто Моравиа. Дом, в котором совершено преступление" - читать интересную книгу автора

таинственным, чем в полной темноте. Но Де Гасперис уверенно вошла в эту
знакомую ей неразбериху бледного света и тени, ведя за собой Туллио. Сад,
видимо, имел форму треугольника. Женщина свернула на какую-то дорожку и
наконец, наклонив голову, вошла в увитую зеленью беседку.
- Сядем, - шепнула она, сметая сухие листья с мраморной скамьи. Туллио
послушно сел рядом с ней. В темной беседке дрожали неверные пятна света, и
туман, проникавший сквозь все щели, принимал причудливые формы. В углу стоял
брошенный бывшим хозяином студии гипсовый конь, весь изуродованный и
разбитый: в полумраке белели вздутое брюхо и огромные копыта; с ног,
застывших в церемониальном аллюре, обвалился гипс, обнажив ржавую проволоку;
из безголовой шеи торчал согнутый железный прут - казалось, оттуда тонкой
струйкой льется черная кровь.
- Дайте мне руку, - прошептала она, едва шевеля губами в темноте;
Туллио, взволнованный, протянул руку и почувствовал густой шелковистый мех.
- Чудесная шуба, - сказала она тихо, едва переводя дух, - правда,
чудесная? Это Пароди подарил.
- Так, значит, вы... - невольно пробормотал Туллио не без горькой
досады.
- Я ничего, - сразу же перебила она его, кротко, но С горькой обидой.
Взяла - только и всего... Теперь я понимаю, что напрасно это сделала... Но
тогда... И к тому же... - Голос ее стал ровным, и в нем зазвучало
восхищение. - К тому же шуба такая чудесная, и мне так хотелось ее иметь!
Она замолчала. Немного погодя щелкнул замок сумочки, послышался шорох,
а потом, медленно и вкрадчиво, как голова змеи, на колени Туллио, освещенные
тусклым светом, легла рука женщины. На указательном пальце блестело кольцо с
бриллиантом.
- Локашо обещал мне его подарить, если я с ним уеду, - прошептал
задыхающийся голос. - А я попросила его просто так, на одну неделю... Оно
такое красивое... - Она кокетливо вертела руку, восхищаясь крупным
сверкающим камнем. - Правда, красивое? - повторила она.
Теперь Туллио ощущал на щеке ее горячее и взволнованное дыхание; вдруг
рука женщины обхватила его шею, и он, прежде чем успел понять, что
происходит, почувствовал, что она обнимает, целует, поворачивает, тянет его
к себе, сжимает с неистовством слепой, всепожирающей страсти. Вероятно, она
уже много лет мечтала об этих объятиях, в них чувствовалась сила порыва,
который она и хотела бы, но не могла сдержать. Туллио же казалось, что его
не обнимают, а мнут между шкивами какой-то машины; потому что в этом на
первый взгляд беспорядочном неистовстве была какая-то рассчитанная точность;
и он недоумевал, видя, какой яростный пыл скрывается в этой женщине, которую
он всегда видел такой холодной и сдержанной. Наконец она как будто
успокоилась и замерла словно в изнеможении, обхватив его шею и устало
склонив голову к нему на грудь. Она теперь стала такой же кроткой, какой
неистовой была во время объятий.
Но Туллио не мог понять, почему она сначала была полна неистовства, а
теперь присмирела. Пальцами он еще чувствовал пушистую мягкость шубы,
которая волновала его больше, чем прикосновение губ женщины, а в глазах
вместо вздымающейся полуобнаженной груди сверкал драгоценный камень, и он
видел, как рука кокетливо поворачивается на свету. Он был холоден, полон
неприязни к ней и думал только об одном: как можно скорей порвать эти
опасные и - он был теперь уверен в этом - корыстные отношения. Пожалуй,